Я просыпаюсь, охваченная виной и одиночеством.

Остаток утра навожу кое-какие справки и составляю письмо душеприказчику.

Представляю, как Азиф сгружает коробки в коридор квартиры в Холлоуэе. Как он, кряхтя, пихает диван, на котором умер Иэн, вверх по ступеням и оставляет его посреди улицы. На место дивана ставит скамью для жима штанги и ждет доставку из «Икеи». Старается радоваться подарку и не думать обо мне и о том, что здесь произошло.

Заливаю полный бак, кладу в сумку «Циталопрам», вбиваю в навигатор знакомый с детства адрес: Безымянная дорога, Мэтлок, Дербишир.

Я начала искупать вину. Теперь я смогу уснуть спокойно. Меня не будет мучить совесть, я больше не увижу во сне мать и выжженное поле.

Через четыре часа предо мной знакомая калитка. Я уехала отсюда в восемнадцать лет и никогда не возвращалась. Изгородь из прогнивших грубых балок уже заменили на новую — из оцинкованного железа, прочного и нержавеющего. Трава тоже совсем другая — сочная, ярко-зеленая. У земли наконец-то появился заботливый хозяин. Я глотаю пригоршню таблеток. Скоро придет покой…

Таблетки начинают действовать. Осталось пережить судороги, и настанет забвение. Сладкий запах свежей травы слегка успокаивает.

День угасает. Твержу, пока могу говорить: дочка, дочка, дочка… Какое хорошее слово…

Вдруг вспышки света: кислотно-зеленый, насыщенно-желтый, ослепительно-синий. Трава начинает визжать.

Что происходит? Откуда цвета и звуки? Вдруг меня пытаются вернуть к жизни? Я очень надеюсь, что это всего лишь предсмертная галлюцинация, но знаю — мир против меня, даже сейчас, когда я решила его покинуть.

Лили

(черновик поста, 6:04, 26 апреля)

Соедини точки, Кэтрин

Иногда достаточно только сделать набросок, остальное человек дорисует сам. Я уже много раз это проделывала, но с тобой — превзошла саму себя.

Девушка, мечтающая о карьере журналистки. Рыженькая, напористая. Готова драться до последнего. Прекрасно врет. Ну как, Кэтрин? Никого не напоминает?

Ты поплатилась за грехи. Хочешь знать, как все начиналось?

Мы с Рут встретились летом перед моим последним курсом. Случайно разговорились в галерее «Тетли». Я бродила там в одиночестве, наслаждаясь оставшимися днями свободы перед возвращением в домашний ад, где мама и Джемма будут все лето пилить меня на части. После перерыва обычно было еще хуже; в мое отсутствие они не теряли времени даром и придумывали новые способы психологического воздействия. С первых минут разговора с Рут мне вдруг стало легче жить. С ней было просто. Я сразу поняла — она будет для меня кем-то важным.

Рут только что поступила на первый курс. Родители купили ей домик в Хедингли. Она уже заселилась и теперь искала приятных соседей — кому бы сдать свободные спальни. Красивая, умная, богатая, добрая, с нормальными родителями — по идее, я должна была ее возненавидеть. Но почему-то с первых секунд она стала мне настоящим другом. Ничего подобного я раньше не испытывала.

Рут была особенной. Она умела выслушивать и никогда не давала советов. С такой подругой, как Рут, даже я чувствовала себя счастливой. Мне нравилось смотреть на нее — рыжие волосы спадают на спину мягкой волной, щербатая улыбка, ярко-синие глаза, в которых словно что-то переливалось. Как она думала, подыскивая слово. Если я во всем видела плохое, то она — только хорошее. Во всем. Включая меня. Я, привыкшая видеть мир в черном свете, моментально подсела на ее общество.

Мы устраивались на диване в гостиной, грызли чипсы, запивали колой и болтали, иногда до самого рассвета. Постепенно начали вместе готовить, ходить в магазин — маленькое семейное счастье. Как и следовало ожидать, вскоре я сняла у нее комнату. Поселилась в ближайшей к Рут спальне. Стены были тонкими, и мы могли болтать, лежа каждая в своей кровати. Засыпая, я слышала, как Рут ворочается и шуршит по стене одеялом — самый чудесный на свете звук. Никогда еще я не спала так глубоко и сладко.

Покой. Уют. Принятие.

Рут я могла рассказать все. У всех девочек были «лучшие подружки», а я только теперь поняла, что это значит. Родство душ и страстная привязанность, преданность друг другу и невероятное счастье иметь человека, который понимает и всегда готов прийти на помощь. Она знала про маму, про Джемму, про мои ошибки и все равно любила меня. Думаю, наше общение было сродни психотерапии, только когда высказываются оба. Рут говорила о том, как много хорошего в мире и во мне.

Она знала меня лучше, чем я сама. Часто заканчивала за меня предложение, и я не раздражалась, потому что она всегда угадывала. И когда я не могла найти слов, чтобы описать, как я страдала от раздирающих меня на части мамы с Джеммой, — Рут помогала. Словно разделяла мою боль.

Родители Рут преподавали, она тоже хотела стать учителем. Была убежденным веганом, собиралась заняться гражданским активизмом. Раньше я не понимала таких людей. Однако мнению Рут я доверяла слепо. Вслед за ней я подписывала петиции, вдохновенно сортировала мусор, отдавала бездомным мелочь. Трудно сказать, из жалости ли она со мной дружила или нет. Мне казалось, наши чувства взаимны.

Потом все рухнуло. В день, когда я увидела твою фотографию, Кэтрин…

Я давно знала, что Рут росла с приемными родителями. Настоящая мать выбросила ее, как котенка. Рут была для нее обузой (как и я для своей). Наверное, поэтому я сразу почувствовала в ней родственную душу. Я всю жизнь ждала своего человека и встретила Рут. Мать отказалась от нее совсем — просила никогда не беспокоить. Отверженность мне тоже хорошо знакома.

В документах говорилось: о дальнейшей судьбе ребенка не сообщать. Но Рут была умной и любопытной. Она сумела разыскать женщину, которая родила ее на свет, а потом бросила на произвол судьбы.

— Ее зовут Кэтрин Росс, — сообщила Рут, — она живет в Лондоне и работает редактором. Невероятно, если учесть, через что она прошла… Вот, смотри. Ее сфотографировал социальный работник, когда забирал меня. Совсем молоденькая… Бедная. Хорошо, что у нее все сложилось.

Я взяла в руки фотографию.

Молодая Кэтрин Росс. Худая, бледная как полотно, с взлохмаченными рыжими волосами. Ты не смотрела в объектив. Впрочем, как и на маленькую Рут. Ты никогда не интересовалась ее судьбой. И на фото тоже отвернулась от дочери, словно хотела, чтоб ее вовсе не было.