Она отличала правду от вымысла, но все равно упивалась любовными романами. Благодаря им Лени верила, что можно стать хозяйкой собственной судьбы. Даже в этом мрачном и жестоком мире, который проверяет женщин на прочность, героини романов ухитрялись одержать победу и найти настоящую любовь. Книги дарили Лени надежду, скрашивали одинокие ночи.

Световой день казался бесконечным. Лени работала в огороде, таскала мусор в бочку из-под мазута, сжигала, золой удобряла грядки, варила из нее мыло, делала средство от вредителей. Носила воду, чинила краболовки, разбирала спутанные сети. Кормила скотину, собирала яйца, подновляла ограду, коптила рыбу.

И все время думала о Мэтью. Повторяла его имя, как мантру.

Снова и снова твердила себе: сентябрь не за горами.

Но июнь сменился июлем, они с мамой, как в ловушке, сидели за стеной, которую строил отец, и Лени чувствовала, что понемногу сходит с ума. Четвертого июля будет праздник, весь город соберется на Главной улице, и ей ужасно хотелось туда, к людям.

Ночь за ночью, неделю за неделей она лежала в постели и тосковала по Мэтью. Ее любовь к нему — воин, что покоряет горы и переходит реки вброд, — пересекла границу одержимости.

К концу июля ее одолели мрачные мысли: он встретит другую, влюбится, решит, что с Лени слишком много проблем. Она тосковала по его прикосновениям, мечтала о его поцелуях, говорила сама с собой от его лица. Понемногу ее охватило смутное, тревожное чувство, будто к непрестанной тоске примешался страх и запятнал ее, от ее дыхания завяли помидоры и никогда уже не поспеют, черничное варенье скисло от бисерин ее пота, и зимой, когда настанет черед припасов, к которым она прикасалась, родители будут недоумевать, отчего же те испортились.

К августу она дошла до предела. Стена была почти готова. Там, где участок граничил с главной дорогой, от скалы до скалы протянулся забор из досок. Для входа и выхода на подъездной дорожке оставили проем в десять футов шириной.

Но Лени о стене и не думала. Она похудела и почти не спала. Каждую ночь просыпалась часа в три-четыре, выходила на веранду и шептала: «Он там…»

Дважды обувалась, один раз даже дошла до конца подъездной дорожки, но повернула обратно.

Нельзя подвергать маму и Мэтью опасности.

До Дня труда оставалось меньше месяца.

Надо подождать, они с Мэтью встретятся в Анкоридже и больше не расстанутся.

Это было бы разумно. Но она влюбилась и утратила способность поступать разумно.

Ей нужно увидеть Мэтью, удостовериться, что он ее все еще любит.

Когда же это желание превратилось в план?

Мне нужно его увидеть.

Побыть с ним.

«Не надо», — предостерегала прежняя Лени, привыкшая к папиным вспышкам и маминому страху.

«Хотя бы раз», — отвечала новая Лени, которую переменила страсть.

Хотя бы раз.

Но как?

* * *

В начале августа приходилось вкалывать по восемнадцать часов — нужно было готовить припасы на зиму. Они снимали урожай, консервировали овощи, собирали ягоды, варили варенье, ловили рыбу в открытом море, заливе и реках. Коптили лосося, палтуса, форель.

В тот день они встали рано и весь день рыбачили на реке: ловили лосося. Рыбалка — дело серьезное, поэтому они почти все время молчали. Потом отволокли улов домой и стали консервировать мясо. Еще один долгий, изнурительный день в череде многих.

Наконец настало время ужина. Они прервали работу и пошли в дом. Мама испекла пирог с лососем и пожарила на свином сале зеленый горошек. Улыбнулась Лени, притворяясь, будто все в порядке.

— Спорим, ты ждешь не дождешься, когда же откроется сезон охоты на лося.

— Ага, — дрогнувшим голосом ответила Лени. Она не могла думать ни о чем, кроме Мэтью. Она не просто скучала, она болела от тоски по нему.

Папа проткнул вилкой слоистую корочку, принялся выковыривать куски рыбы.

— Кора, в пятницу едем в Стерлинг. Там продают снегоход, наш-то совсем плохой. И еще мне нужны петли для ворот. Лени, останешься дома, присмотришь за скотиной.

Лени чуть вилку не выронила. Неужели правда?

До Стерлинга минимум часа полтора, если папа намерен купить снегоход, ему придется ехать на машине, то есть переправляться на пароме, а это еще полчаса туда и столько же обратно. Значит, их не будет весь день.

Папа ковырял вилкой пирог. Сперва доел рыбу, потом принялся за картошку, морковку и горох.

Мама посмотрела на Лени:

— Не нравится мне это. Ехать, так уж всем вместе. Я не хочу оставлять Лени дома одну.

Лени затаила дыхание. Отец вытирал куском хлеба тарелку.

— Втроем в машине тесно, а дорога долгая. Ничего с ней не случится.

* * *

— Ну что, Лени, — сказал папа самым строгим тоном, на который был способен, — сейчас лето. Ты понимаешь, что это значит. Черные медведи. Ружья заряжены. Запирайся. Пойдешь по воду — шуми как можно сильнее, не забудь взять свисток.

Мы вернемся часам к пяти, но если припозднимся, к восьми чтоб сидела дома, закрывшись на замок. Мне плевать, что еще светло и никаких рыбалок. Поняла?

— Пап, мне скоро восемнадцать, я сама все знаю.

— Ну да, конечно. Думаешь, раз тебе скоро восемнадцать, так ты уже взрослая. Ошибаешься.

— Я никуда не уйду и обязательно запру дверь, — пообещала Лени.

— Умница. — Папа подхватил коробку со шкурами, чтобы в Стерлинге продать скорняку, и направился к двери.

Когда он ушел, мама сказала:

— Лени, пожалуйста, не делай глупостей. Тебе вот-вот уезжать в университет. Осталось подождать совсем немного. — Она вздохнула: — Ты меня не слушаешь.

— Слушаю. Не волнуйся, я не наделаю глупостей.

С улицы донесся автомобильный гудок.

Лени обняла маму и буквально вытолкала за дверь.

Проводила взглядом родителей.

Дождалась, считая минуты, времени отплытия парома.

Ровно через сорок семь минут после их ухода оседлала велосипед и припустила по ухабистой дорожке, через проем в дощатой стене, на главную дорогу. Свернула к Уокерам. Затормозила у двухэтажного бревенчатого дома, слезла с велосипеда, огляделась. В такой день дома никто сидеть не станет, тем более когда работы по горло. Слева, у деревьев, она заметила мистера Уокера за рулем бульдозера, двигавшего земляные кучи.

Лени бросила велосипед на землю, по заросшей травой тропинке подошла к широкой лестнице, серой от времени и непогоды, и посмотрела вниз, на галечный берег. Грязь, водоросли и камни были усыпаны обломками ракушек.

На мелководье Мэтью потрошил на косом железном столике нерку и кижуча, вытаскивал мешочки с рыжей икрой, аккуратно раскладывал сушиться. Над ним в ожидании поживы вились и верещали чайки, то и дело пикировали в воду, хлопая крыльями. Вокруг резиновых сапог Мэтью плавали рыбьи кишки.