— Тут все не так просто, как кажется.

— Если бы он вас любил, он бы вас не обижал.

В его устах это звучало просто, как уравнение. Но ведь любовь с болью связывает не одна-единственная линия, а целая паутина.

— Хотела бы я знать, каково это — чувствовать себя в безопасности.

Он погладил ее по голове:

— Вот как сейчас?

И правда. Быть может, впервые в жизни она почувствовала себя в безопасности. Но это же безумие. О какой безопасности может идти речь, когда она с парнем, которого ее отец терпеть не может.

— Папа тебя ненавидит, а ведь он тебя даже не знает.

— Я не дам тебя в обиду.

— Давай поговорим о чем-нибудь другом.

— Давай… например, о том, что я думаю о тебе все время. Я так много о тебе думаю, что голова идет кругом. — Он прижал ее к себе и поцеловал. Они обнимались вечно, время специально для них замедлило бег, и они наслаждались, изучали друг друга. Порой прерывались, болтали, шептались, шутили, делились тайнами, потом опять замолкали и целовались. Лени узнала, какое это волшебство — исследовать любимого на ощупь.

Ее тело снова откликнулось на его ласки, но во второй раз они занимались любовью уже иначе. Все же слова что-то изменили, и реальность вторглась в их мирок.

Она боялась, что больше у них никогда ничего не будет. Только этот день. Боялась, что так и не уедет учиться или что папа в ее отсутствие убьет маму. Боялась даже, что любит Мэтью не по-настоящему или по-настоящему, но как-то не так. Вдруг пример родителей ее испортил и теперь она не знает, что такое настоящая любовь?

— Нет, — сказала она себе, Мэтью, вселенной. — Я тебя люблю.

Это было единственное, в чем она не сомневалась.

Чья-то рука зажала Лени рот, послышался шепот:

— Проснись.

Она открыла глаза.

— Мы заснули. Тут кто-то есть.

Лени ахнула Мэтью в ладонь.

Дождь кончился. В слуховое окно лилось солнце.

Снаружи донесся шум мотора и скрип подвески: по двору проехал пикап.

— О господи, — выдохнула Лени, перелезла через Мэтью, быстро натянула на себя, что попалось под руку, кинулась к перилам вдоль края чердака, но уже открылась дверь.

Вошел папа, остановился, посмотрел на пол.

Там валялось ее мокрое платье.

Черт.

Лени перелезла через перила и не столько спустилась, сколько скатилась с лестницы.

Папа наклонился и поднял ее мокрое платье. С кружевного подола капала вода.

— Я… я под дождь попала, — сказала Лени.

Сердце так колотилось, что она задыхалась. Кружилась голова. Она огляделась в поисках того, что может их выдать, и заметила ботинки Мэтью.

Лени тихонько ахнула.

Слева от папы горка с ружьями, под ними полка с патронами. Только руку протяни — и вооружен.

Лени бросилась к папе и выхватила у него платье.

Мама нахмурилась, проследила за взглядом Лени, увидела ботинки и тревожно распахнула глаза. Посмотрела на Лени, потом на чердак и побледнела.

— А ты чего так вырядилась-то? — удивился папа.

— Н-н-ну, Эрнт, девочки любят покрасоваться, — пояснила мама и подвинулась, чтобы загородить от папы ботинки.

Папа огляделся. Ноздри его раздувались. Лени подумала, что он похож на хищника, учуявшего добычу.

— Чем это у нас пахнет?

Лени повесила платье на вешалку у двери.

— Я собрала корзинку для пикника, — ответила она. — Хотела сделать вам сюрприз.

Папа подошел к столу, открыл корзинку, заглянул внутрь.

— Но тут всего две тарелки.

— Просто я проголодалась и съела свою порцию. А это все вам. Я подумала, что вы, наверно, устанете с дороги. Так что ешьте на здоровье.

Наверху раздался скрип.

Папа нахмурился, поднял голову и направился к лестнице.

Сиди тихо, Мэтью.

Папа взялся за лестницу, взглянул вверх. Занес ногу на нижнюю ступеньку.

Мама наклонилась, схватила ботинки Мэтью, бросила в большую картонную коробку у двери и скользнула к отцу:

— Пойдем лучше покажем Лени снегоход, — проговорила она достаточно громко, чтобы Мэтью услышал. — Он у курятника.

Папа выпустил лестницу, повернулся и бросил на них странный взгляд. Неужели что-то заподозрил?

— Ладно. Пошли.

Лени вслед за папой двинулась к выходу. Он открыл дверь, и она оглянулась на чердак.

Уходи, Мэтью. Беги.

По дороге к курятнику мама так крепко держала Лени за руку, словно боялась, что она вырвется и убежит.

В бухте сверкала и серебрилась на солнце алюминиевая лодка Мэтью. Недавний ливень отмыл все до блеска. Свет играл в мириадах капель, на травинках и цветах.

Лени поспешно заговорила — сама толком не сообразила, что сказала, лишь бы привлечь внимание отца, лишь бы отвернулся от берега.

— Вот он, — проговорил отец, когда они подошли к ржавому прицепу за пикапом. На прицепе стоял помятый снегоход без передней фары и с разорванным в клочья сиденьем. — Сиденье заклеим изолентой, и будет как новенький.

Лени показалось, будто стукнула дверь домика и заскрипели доски веранды.

— Класс! — воскликнула она. — Будем на нем гонять зимой на рыбалку и на охоту. Да и вообще удобно, когда в доме два снегохода.

Вдалеке затарахтел лодочный мотор, завыл, набирая обороты.

Папа оттолкнул Лени:

— Это что у нас там, лодка?

По бухте к мысу пролетел алюминиевый скиф, острый нос его гордо торчал над водой.

Лени затаила дыхание. Разумеется, это был Мэтью: его светлые волосы и новенькая лодка. Вдруг папа его узнает?

— Проклятые туристы, — злобно прошипел папа и отвернулся от берега. — Эти богатенькие студенты уверены, что летом штат принадлежит им. Надо будет расставить везде таблички ЧАСТНОЕ ВЛАДЕНИЕ.

Обошлось. Пронесло. Мэтью, у нас получилось.

— Лени, — позвала мама. Резко. В голосе ее слышалось раздражение — а может, страх.

Родители смотрели на нее.

— Что? — спросила Лени.

— Папа с тобой разговаривает.

Лени беспечно улыбнулась:

— Ой, извини.

— Что-то ты витаешь в облаках, как говаривал мой старик, — заметил папа.

— Так, задумалась, — пожала плечами Лени.