– Шла бы ты домой, – сказал он, вставая.

– Нельзя мне.

– Что значит – нельзя? – Мэтт убрал домкрат.

– Я сбежала. – Голубые глаза увлажнились, одинокая слеза прочертила дорожку на грязной щеке.

Мэтт, не позволяя себе расчувствоваться, закинул в багажник спущенное колесо, захлопнул крышку. Солнце уже снижалось, а двадцать пять миль на этой богом забытой дороге займут добрый час.

Он сел за руль, запустил двигатель, оглянулся на понурую маленькую фигурку и отпустил сцепление.

– Мистер! Эй, мистер!

Он затормозил и высунулся в окно.

– Что еще?

– Домкрат забыли.

Мэтт, сдав назад, молча вышел, уложил в багажник домкрат, спросил:

– И куда же ты теперь?

– Никуда.

– Что значит – никуда? Родственники у тебя есть? – Она печально потрясла головой. – А друзья? – Тот же ответ. – Значит, возвращайся домой!

Мэтт захлопнул дверцу. Не его это дело. Проголодается – вернется как миленькая. Он включил вторую скорость. А нет, так кто-нибудь ее подберет. Он, в конце концов, не благотворительная организация.

Он опять сдал назад и сказал:

– Залезай.

Девчонка, подскакивая на ухабах, пищала в полном восторге.

– Осторожно, не урони. – На сиденье между ними лежала стопка картонных папок. – Я, между прочим, год над этим работал. – Мэтт переложил их назад, на пишущую машинку, воткнутую между двадцатифунтовым мешком муки и коробкой с яйцами.

– Целый год?

– Да. Это заметки для книги.

– Так вы книжки пишете?

– Это будет научный труд. По психологии. Если точнее, о полтергейсте.

– Чего это – пол-тер-гейст?

– Немецкое слово. «Полтер» значит «шумный», «гейст» – дух. Шумный дух.

– А, про духов, значит, – со знающим видом сказала она.

– Это просто суеверие, – нетерпеливо пояснил Мэтт. – Люди приписывают духам то, чему не могут найти научного объяснения. Нет никаких духов, которые переворачивают столы, стучат или швыряют предметы. Все это можно объяснить вполне естественным образом. Но ты, наверно, не любишь читать?

– Нет, люблю.

– Ну уж точно не научные книжки.

– Всякие. Про полтергейстов особенно.

Мэтт почему-то ощутил раздражение.

– А где ты живешь?

Она замерла, перестав подпрыгивать.

– Я домой не пойду.

– Почему это? Только не говори опять, что сбежала, – гнусаво передразнил он.

– Па опять с меня шкуру спустит.

– Он тебя бьет?

– Угу, все больше ремнем. Вот, глядите. – Она задрала юбку и засучила штанишки, сшитые, похоже, из мешковины.

Мэтт взглянул и тут же отвел глаза. Бедро с большим темным кровоподтеком было слишком округлым для тринадцатилетней. Он где-то читал, что девочки в этих горах взрослеют раньше обычного.

– За что он тебя так?

– Да просто злится.

– Ну какая-то причина ведь должна быть.

– Когда пьяный, бьет, потому что выпил, а когда трезвый – потому что не выпил еще. Вот так вот.

– Но говорит-то он что?

– Не могу повторить, – потупилась девочка.

– Хорошо, но чего он от тебя хочет?

– А-а! – Она поразмыслила. – Чтобы я замуж вышла. Нашла себе парня, который переедет к нам и будет работать. От девчонок, говорит, проку нет, зря только хлеб едят.

– По-моему, ты еще мала для замужества.

– Мне шестнадцать, – сообщила она, посмотрев на него краем глаза. – У сверстниц моих по ребятенку уже, а то и по два.

Шестнадцать! Не может быть. Это ее платье, впрочем, скрывает многое… не забудем и про бедро.

– Замуж, замуж! – проворчала она. – Как будто я сама не хочу. Я не виновата, что парни от меня бегают.

– С чего бы это? – саркастически ввернул Мэтт.

– Вы такой милый, – улыбнулась она. Она становилась почти хорошенькой, когда улыбалась, – с поправкой на местность.

– Нет, правда: почему они бегают?

– Из-за па тоже, кому охота с ним в одном доме жить. А так я, наверно, невезучая просто. Почти год с одним гуляла, а он ногу сломал. Другой упал в озеро и чуть не утоп. И все, главное дело, меня винят! Ну поругались мы, и чего?

– Тебя, говоришь?

Она энергично кивнула.

– Которые подобрее говорят, что я приношу несчастье, а другие и вовсе невесть чего выдумывают. Вот парни больше и не ходят ко мне. Я, говорят, раньше на пуме женюсь. А вы женаты, мистер?..

– Райт, Мэтью Райт. Нет, не женат.

– Райт, – протянула она. – Эбигейл Райт. А что, красиво.

– Эбигейл Райт?

– А я чего, так сказала? Смешно… Вообще-то я Дженкинс.

Мэтт сглотнул и сказал твердо:

– Я отвезу тебя домой. Говори, как проехать, или вылезай прямо здесь.

– Так ведь па…

– Куда ты, собственно, собралась со мной ехать?

– К вам, куда же еще.

– Это неприлично.

– Да? Почему?

Мэтт мрачно притормозил.

– Ладно, – покорилась она с видом христианки, идущей к львам на арену. – На следующем перекрестке направо.

Куры, квохча, разбежались, свиньи в хлеву за домом подняли визг. Домик из двух комнат с косой верандой если и был знаком с краской, то шапочно и очень давно.

В шатком кресле на веранде покачивался крупный чернявый мужчина с буйной шевелюрой и густой бородой.

– Па, – шепотом пояснила Эбигейл.

Мужчина продолжал покачиваться как ни в чем не бывало. Ему что, каждый день дочь обратно привозят? Может, и так.

– Все, приехали, – нервно объявил Мэтт.

– Не могу я выйти, он на меня сразу накинется. Вы с ним поговорите сначала, спросите, зол он на меня или как.

– Ну уж нет, – сказал Мэтт, посмотрев еще раз на молчаливого папу. – Я свой долг выполнил, привез тебя, а теперь до свидания. Не сказать, чтобы рад был с тобой познакомиться.

– Вы такой хороший, такой красивый. Не хочу говорить папе, что вы мной попользовались. Он просто жуть какой, когда обозлится.

Мэтт после долгой паузы вылез, подошел к веранде, занес ногу на ступеньку.

– Я тут вашу дочь на дороге встретил…

Качалка не останавливалась.

– Она убежала, – добавил Мэтт.