Дженкинс молчал. Выражение верхней, не закрытой волосами части его лица при ближайшем рассмотрении сильно не понравилось Мэтту.

– Я привез ее обратно домой.

То же качание, и то же молчание. Мэтт, быстро вернувшись к машине, достал из бардачка пинту бурбона.

– Напомни мне больше с тобой не встречаться, – сказал он Эбигейл и спросил ее отца: – Выпить хотите?

Одна ручища прижала бутылку к нагруднику выцветшего комбинезона, другая открутила колпачок. Бутылка запрокинулась к некрашеному потолку, нырнула в нечесаные баки, забулькала и вернулась ополовиненная.

– Слабовато, – сказал Дженкинс, однако бутылку не отдал.

– Я привез домой вашу дочку, – повторил Мэтт.

– Зачем?

– Больше ей идти было некуда. Она, как-никак, здесь живет.

– Она сама отсюда сбежала.

– Да, я знаю. Девчонки этого возраста кого угодно довести могут. Пообщавшись с вашей, я в чем-то вас понимаю, но она все-таки ваша дочь.

– На этот счет у меня есть сомнения.

Мэтт набрал воздуха и попытался еще раз.

– В семьях приходится уступать друг другу. Даже если дочь выводит вас из себя, бить ее не годится. С точки зрения психологии…

– Бить? – Дженкинс поднялся с качалки, как Нептун из морской пучины. Мэтт был ростом около шести футов, но фермер, даже учитывая высоту веранды, превышал его на несколько дюймов. – Да я ее сроду пальцем не трогал.

Пораженный Мэтт заметил, что Дженкинс дрожит.

– Заходите. – Хозяин показал бутылкой на темный дверной проем. Мэтт нерешительно вошел внутрь. Под ногами что-то хрустело.

Дженкинс зажег керосиновую лампу, и перед Мэттом предстала картина разгрома. На полу битая посуда, стулья разломаны. Стол задрал кверху три ножки, четвертая валялась отдельно.

– Это все она? – пролепетал Мэтт.

– Вы еще вторую комнату не видали. – Голос у Дженкинса тоже дрожал, что при его масштабах прямо-таки пугало.

– Но как? Верней, почему?

– Я не говорил, что это Эб. – Дженкинс мотнул бородищей, и стоящему рядом Мэтту захотелось чихнуть. – Оно само по себе делается, когда ее что расстроит. А она сильно расстроилась, когда ее Дунканов парень бросил. Стулья подскакивали и бились об пол, стул плясал по всей комнате, посуда так и летала. Да вот, гляньте! – Он отвел длинные патлы с затылка и показал большую красную шишку. – Даже думать неохота, что с самим парнем станет. Надо бы поучить девку, так? Надо-то надо, но я скорей суну руку в гнездо к гремучкам.

– Само по себе, говорите?

– Ну да. Что, не верится? Я бы тоже не поверил, кабы сам не видал и не испытал на себе. – Дженкинс потер свою шишку. – Такое и раньше случалось, лет пять-шесть как началось. Стала Эб в возраст входить, оно и…

– Ей же всего шестнадцать.

Дженкинс, посмотрев через дверь на машину, снизил голос до хриплого шепота.

– Какое там, за восемнадцать перевалило. Это она просто выглядит как малявка… вы уж не выдавайте меня.

Единственная уцелевшая тарелка слетела с полки и разбилась у самых ног Дженкинса. Он отскочил и затрясся еще сильнее.

– Вот, видали?

– Упала, – сказал Мэтт. – Бывает.

– Околдовали ее, вот что. – Дженкинс судорожно глотнул из бутылки. – Может, я ей плохим отцом был. Как мать померла, так она и давай чудить. Не сказать, чтобы только к худу: за водой мы давно не ходим, бочка у веранды завсегда полная. Но как заневестилась она да начала из-за ухажеров переживать, жизни не стало вовсе. Люди нас стороной обходят, вещи скачут по всему дому – на стул и то страшно сесть. Мочи уж нет, сынок! – Глаза Дженкинса, к ужасу Мэтта, налились слезами. – Выпить и то больше не с кем, да и в страду никто не поможет. А у меня спина больная, утром иной раз с постели трудно подняться. Слушай, сынок: ты человек городской, ученый и Эб вроде бы приглянулся. Забрал бы ее с собой, а? – Мэтт попятился к двери. – Она знаешь как хорошо готовит, сковородка у ней точно к руке приросла. Я ж не прошу тебя жениться, это не обязательно.

Мэтт продолжал пятиться, мотая головой что есть силы.

– Вы с ума сошли. Не могу же я увести девушку просто так. – Он уже собрался улепетнуть, но тяжелая рука удержала его на месте.

– В наших краях всякий, кто провел больше двадцати минут наедине с девушкой, обязан на ней жениться. Тебя я, поскольку ты приезжий, не заставляю, но Эб ведь сама от меня ушла, и незачем было обратно ее везти. Знаешь, сколько ест эта девка? Больше меня.

Мэтт достал из бумажника двадцать долларов.

– Вот, держите. Это немного скрасит вам жизнь.

Дженкинс потянулся было к деньгам и отдернул руку.

– Не. Ты ее привез, ты и увези.

Мэтт, содрогнувшись, добавил еще одну двадцатидолларовую бумажку.

Дженкинс, обильно потея, зажал банкноты в ладони.

– Ладно, уговорил.

Мэтт, точно вырвавшись из сумасшедшего дома, рванул дверь машины.

– Вылезай, все в порядке.

– А как же па?

– С этих пор он будет для тебя нежным отцом. До свидания.

Эбигейл вышла и зашагала к веранде. Дженкинс съежился и как-то сразу уменьшился.

– Мерзкий, грязный старикан, – сказала она, проходя в дом. Он хотел опять глотнуть из бутылки, но та загадочным образом опрокинулась над его головой и вылила весь бурбон ему на макушку.

Дженкинс, став еще больше похож на Нептуна, устремил скорбный взгляд на Мэтта. Тот поскорей развернулся и выехал со двора. Оптический обман, несомненно. Не может бутылка висеть в воздухе без всякой поддержки.

Гай дал ему подробные указания, как найти хижину, но Мэтт колесил по горам уже два часа и зверски проголодался.

На четвертом заходе ему вроде бы попался подходящий под описание домик, только там, судя по свету в окнах, уже кто-то жил. Мэтт подъехал к нему по крутой аллее, надеясь хотя бы дорогу узнать.

У двери его встретил запах поджаренного бекона. Мэтт постучался, глотая слюнки. Вдруг и поужинать пригласят?

Дверь открылась.

– Чего вы так долго?

– Нет… – заморгал он. Прямо как в старом водевиле, где пьяный раз за разом стучится в один и тот же гостиничный номер и под конец жалобно спрашивает: «Вы что тут, все номера занимаете?» – Что ты здесь делаешь? Как ты…

Эбигейл втащила его через порог. Чистота, все сияет, обе нижние койки аккуратно заправлены, на столе два прибора.

– Па передумал, – объяснила она.

– Это нечестно. Я ему дал…

– Вот, держите. – Она достала из кармана две скомканные двадцатки, добавив к ним доллар и тридцать семь центов мелочью. – Па прислал бы больше, да нету. Он харчами добавил.