— Ненасытный… — проворковала девушка.

— Давай стоя?..

— Давай…

Аньес склонилась к столу, словно к алтарю неведомого бога, оперлась о него руками и выгнула спинку. Лассав, не до конца веря своему счастью, обхватил руками загорелые ягодицы Аньес…

— Очень хорошо входит, — прокомментировала девушка. — А-ах! И выходит очень хорошо…

Лассав обхватил ладонями узкую талию девушки, и его пальцы сомкнулись. Сейчас он чувствовал себя первым человеком на Земле.

Здание зашаталось, но Ксавье было не до этого. Довершая последние, судорожные движения бедрами, Лассав чуть не задохнулся. Оторвав взгляд от гибкой спины Аньес, он увидел себумский корабль. Крейсер перекосился и словно погружался в землю — его край сминало и плющило, громадный земляной вал поднялся, словно вывороченный лемехом, и обвалился, погребая остатки Эйфелевой башни. И тут гигантский диск разломился пополам. Зависшая в воздухе половина мягко опустилась на грунт, и пол под ногами снова зашатался. Облака пыли и обломков поднялись вверх, скрывая картину кораблекрушения, а секундой позже пылевую завесу прорвали огненные смерчи. Раскатистый грохот разнесся над великим городом, который не так-то просто оказалось убить.

Аньес выпрямилась и прижалась спиной к Ксавье.

— Я тебя люблю, — сорвалось у Лассава.

— Я тоже тебя люблю… — ответила Аньес.

3. Индия, Гималаи

От самого Каргила дорога постоянно шла в гору по величественной долине реки Суру, которую окружали чудовищные горные вершины. Их обнаженные склоны чугунного цвета уходили далеко в чистейшее небо, а еще выше — истинно горние выси! — отражали солнце сверкающие снежные пики. Краулеры проезжали мимо деревушек, обрамленных полями тибетского ячменя-грима, рощицами ив и абрикосов. Крохотные селения выглядели зелеными заплатками на сером ковре — долина Суру была безрадостна и безжизненна, как плоское дно высохшего озера или как лунное море. Кое-где торчали купола мечетей, расписанные цветистыми орнаментами, и тыкались в небо минаретики, но до чего ж убогими и неуместными казались они в отблеске вечных снегов!

А дальше, за развалинами старинного монастыря-гомпы, раскинулись лагеря беженцев. Тысячи и тысячи палаток залепили пологий склон, люди, издали походившие на муравьев, лениво копошились на фоне тентов, закамуфлированных под осыпи и трещиноватую землю. Впрочем, себумы не интересовались горами, их корабли ни разу не затмили прозрачных небес. На то и был расчет — спасти людей, бежавших из Кашмира, хотя бы на этих высотах. Но относительная безопасность дорого стоила — в Гималаях нечего есть. Голодающие давно уже разграбили местные деревушки, подчистили все запасы, забили космачей-яков и употребили их в жареном и вареном виде.

Караваны поисковиков спускались с гор, шарили по брошенным городам и возвращались с добычей. Иногда в полном составе, иногда в уполовиненном. Порой пропадали без вести — малые линкоры себумов постоянно патрулировали предгорья и сжигали все, что движется.

Амад Гупта с первого дня записался в поисковики, добирался до самого Сринагара и всегда умудрялся выжить. И вернуться. Вот и теперь он был горд и доволен, ибо вел за собой целый караван юрких и малозаметных краулеров, чьи грузовые отсеки были доверху набиты лекарствами. Трудно сказать, что ценилось больше — экспресс-обед в «вечной» упаковке или карман-аптечка. Каждый второй беженец страдал от полученных ран, ожогов и переломов. Кто-то нахватался рентген и маялся лучевой болезнью, а кому-то не повезло уже здесь, в Гималаях, — наглотался ледяной воды и простудился.

…У Амада нещадно колотилось сердце — высота была в три с лишним тысячи метров, и легким не хватало кислорода. Месяц необходим, чтобы привыкнуть к недостатку живительного газа, да где ж их взять, эти тридцать дней?

Последние километры стекломассовой дороги, проложенной вдоль ревущей и грохочущей Суру, вели путников и странников по безлюдью, где царят ледники, сползающие с двойной цепи гор. На высоте в четыре с половиной километра бурные речки цвета нефрита и берилла ворочают громадные камни и омывают стены Рингдом-Гомпы, самого западного ламаистского монастыря. Сюда начальники всех лагерей свозили тяжелобольных. А дальше за Рингдомом, по другую сторону перевала Пенси-Ла, простирается затерянная во времени и пространстве долина Заскара. Туда беженцы даже и не совались — там уже месяц как лежали снега.

Вымотанные до предела, покрытые пылью, продрогшие до костей, поисковики достигли Рингдом-Гомпы лишь к вечеру. В центре круглой долины, замкнутой десятками семитысячников, бугрился одинокий холм, на нем крепко пристроился красный массивный дзонг, одновременно крепость и монастырь. К нему прилепилась деревенька из больших кубических домов, землистых с охряным. Над их плоскими крышами бились белые молитвенные флажки.

Крепость-монастырь естественно продолжала холм, своими наклонными стенами и культовыми обелисками напоминая причудливый останец. В Гималаях темнеет быстро, и вскоре угловатый силуэт Рингдома четко рисовался на фоне медно-зеленого неба. В зените белела крошечная долька Луны, а над цепью хребтов пылали четыре алых солнца, преломляясь в наплывах ледников.

К самому монастырю не поехали — ежевечерняя церемония изгнания злых духов уже свершилась, и дзонг, надежно защищенный от демонов ночи, закрыт теперь для всех до самого утра. Амад и его команда поставили краулеры в круг близ беленого чхортена и надули три палатки. Солнце заходило, и его ложные двойники погасли один за другим. Дико выли и скрежетали ледники, нагоняя первобытную жуть, остывало металлическое сияние над горными цепями, фиолетовая непроглядная мгла поглощала равнину, и только клокочущая река неверно вспыхивала отблесками пены. Амад сонно обошел чхортен — своего рода буддийский памятник. На большее сил у Гупты не хватило. Не став даже дожидаться, пока обогреватели нагонят в палатку тепло, он лег и моментально уснул.

Утро выдалось холодное — оранжевый купол тента покрывала тонкая стеклянистая корочка льда. Дрожа, Амад выбрался наружу и поспешил повернуть терморегулятор куртки на максимум.

Солнце еще не взошло, но сквозь пепельный сумрак проявлялись с ночного негатива кромешные тени гор. Клокотала укутанная паром река. Белые вершины загорались розовым и золотым, синим дымом проступали облака, а в долине все еще стыла черно-белая мгла.

Луч, первым прорвавшийся между двумя пиками, высветил красную твердыню Рингдома. Издалека долетел рев яка. Затявкала собака. Надо же, усмехнулся Амад, не всех еще съели…

Сердце у него билось, как сумасшедшее, одышка одолевала, а он уливался тихим восторгом первооткрывателя.

Воздух в Гималаях настолько чист и сух, что горы видны за сто пятьдесят километров. Далекие вершины почти скрываются за горизонтом, но синие макушки выглядывают из-за края света. В свете шести ложных солнц шел дождь и испарялся в сухом воздухе, а многоцветная радуга замыкалась в правильный круг. Почти никогда прежде Амаду не встречалась такая грандиозность, такое грозное величие! На высоте Рингдома даже самые высокие пики казались ниже его — не то студента-заочника, поисковика по необходимости, не то полубога.