– Не волнуйтесь. Я замужем за человеком родом почти что из Йоркшира, вам вряд ли удастся превзойти его в умении чертыхаться.

Разговаривая с рабочими, они с Таниэлем обычно давали понять, что уже женаты: фразы вроде «…потому что мой муж так считает» или, еще лучше: «…потому что моя жена так хочет» звучали куда солиднее, чем «мистер Стиплтон» или «мисс Кэрроу». Грэйс носила подаренное ей при помолвке кольцо камнем внутрь, так что был виден только золотой ободок.

Молодой человек рассмеялся и пошел к своей повозке за пилами. Грэйс вошла в дом и, заварив, как умела, чай, отнесла его в столовую, где мастер под наблюдением Таниэля демонстративно перемеривал довольно замысловатую по своей форме комнату.

Она думала, что Таниэль при первой возможности сбежит обратно в сад и ей придется придумывать какую-нибудь уловку, чтобы удержать его в столовой, однако укладчик ковров оказался родом из Линкольншира, и у них с Таниэлем нашлись общие темы для разговора. К моменту, когда пол в столовой был со всем тщанием затянут ковром и Таниэль смог оттуда уйти, все деревья были уже срублены. Срезанные ветки были аккуратно сложены рядом с дровяным сараем, и на месте грушевых деревьев остались только очень желтые и свежие пни да кучи листьев на траве. Среди них поблескивали крошечные золотые лоскутки. В саду стало теперь просторнее и светлее. Таниэль остановился, как будто уперся в стену.

– Что? – только и смог он произнести вначале.

– Плотник спросил, нельзя ли ему взять немного обрезков грушевого дерева. Я предложила ему забрать все. Это ведь ничего, правда?

– Где механизмы?

– Вон там, в корзине.

Плотник осторожно распутал стебли плюща, некоторые из них переплелись между собой, как лианы, но по большей части они не были повреждены.

– Я, пожалуй, верну это ему, – сказал Таниэль. Некоторое время он разглядывал то, что лежало в корзине. – Я только отнесу это обратно и вернусь через полчаса.

Он поднял корзину и пошел к воротам по пустому, залитому светом саду, глядя прямо перед собой. Грэйс смотрела, как он повернул налево, в сторону Найтсбриджа, только теперь осознав, что расстроила его намного сильнее, чем предполагала.

Не посоветовавшись с ними, лорд Кэрроу назначил свадьбу за день до премьеры Гилберта и Салливана, таким образом, у Таниэля все-таки оставалось в запасе двадцать четыре часа, чтобы избежать обезглавливания. Он не особенно волновался по поводу выступления, однако проводил за фортепьяно намного больше времени, чем в кенсингтонском доме. По дороге к Мори, неся в корзине его изуродованные творения, он мысленно увеличивал необходимое для репетиций время. Толкая дверь мастерской, он все еще с отсутствующим видом умножал в уме часы и минуты.

– О, ничего страшного! – воскликнул Мори прежде, чем Таниэль успел открыть рот для извинений. – Они все равно валялись на чердаке среди всякого мусора.

Таниэль поставил корзину возле двери. Из-за внезапного похолодания Мори приобрел жаровню, и в последнее время она постоянно была наполнена горячими углями, от которых по мастерской волнами распространялся теплый воздух. Таниэль размотал шарф и повесил его подле часов с лотосом. Мори все еще был закутан в свой шарф и, когда молчал, нырял в него носом, согревая его своим дыханием. Мастерская сегодня была закрыта: Мори заполнял налоговые бумаги. Бухгалтерская книга на столе перед ним была вся испещрена столбцами японских цифр. Оттого, что на левой странице он писал левой рукой, а на правой странице – правой, написанные на смежных страницах числа наклонялись в противоположные стороны, поэтому казалось, что, заполнив одну страницу, Мори затем прикладывает ее к соседней, и на ней отпечатываются еще влажные чернила. Несколько листиков золотого плюща в корзине трепетали от горячего воздуха.

– Вы отказались присутствовать на свадьбе, потому что вам не нравится Грэйс? – спросил Таниэль.

Мори поднял глаза, в них отражались занесенные снегом окна. Краска на его волосах выцвела, и теперь у него был более чужеземный вид.

– Нет, но я буддист. Будучи христианином, вы обязаны, рискуя заработать воспаление легких, сидеть в холодной церкви и в течение двух с половиной часов слушать дурня в женском платье, бубнящего что-то о добродетельной жизни в браке. Как бы вы мне ни были дороги, я на это не способен.

– Это все равно что черный чай, не так ли? – спросил Таниэль.

– Это не лишено смысла.

– Конечно, это лишено смысла, вы – ненавидящий все иностранное гном! – воскликнул Таниэль, пытаясь смехом замаскировать охватившее его разочарование. Это было довольно глупо: ему хотелось добавить в церковный обряд немного японского колорита, но, когда еще много недель назад Мори отказался присутствовать на бракосочетании, Таниэль не удивился. – То есть… вы не огорчены.

– Я был бы огорчен, если бы согласился. Восточный человек в церкви – удобная мишень для евангельских проповедников.

– Хорошо. Вы прощены, раз для вас это так мучительно.

Мори кивнул, но затем положил ручку на стол.

– Не правда ли, если ангел вдруг является вам посреди беснующейся толпы, наилучшим решением будет не швырнуть им вашу дочь, чтобы отвлечь их внимание, а просто предложить ангелу улететь? Определяющей характеристикой ангелов является их аэродинамический потенциал.

Таниэль нахмурился. Это был слишком длинный монолог для Мори, и Таниэль только сейчас понял со всей очевидностью, что он утратил свой северный выговор. Это была крохотная, малозначимая, но остро ранящая потеря. Таниэль тщетно пытался понять смысл сказанного.

– Я уже сказал, что ваши объяснения приняты; какой смысл раздражаться по поводу того, что скажет викарий в своей проповеди, если вы все равно не будете там присутствовать?

– Я займусь налогами, – проговорил Мори и вновь склонился над своей тетрадью, затем, не отрывая от нее глаз, спросил: – У вас все в порядке?

– М-м, – Таниэль сел на свободный высокий стул поближе к жаровне с углями. Несмотря на то, что он поставил корзину с золотом на пол, он ощущал усталость и тяжесть. Он подвинул к себе лежавший на столе словарь Фэншоу, взял валявшийся тут же лишний карандаш и стал сочинять короткие истории – это был его способ запоминания пиктографических иероглифов. Сидя рядом с Мори, он то и дело обращался к нему за разъяснениями, если не мог найти в маленьком словаре, купленном в выставочной деревне, составляющие иероглифы корни. Сегодня он устал от этого занятия гораздо быстрее обыкновенного, глаза не узнавали даже хорошо известные ему иероглифы. Все сливалось в лишенную смысла мешанину, и Таниэль, наконец, выпрямился на своем стуле.

– Что, прости господи, это может означать: «игольчатая мышь»?

Мори прервался и выписал слово, чтобы посмотреть его значение, но внезапно глубоко вдохнул и, наклонив голову, уставился в свою тетрадь.

– Что-то случилось? – поинтересовался Таниэль.