Прошли сильные дожди, ехать машиной было очень трудно, и я из Полтавы вылетел самолетом в Киев.

8 августа приступил к работе, вопросов накопилось очень много. Хлеба государству сдали 506,7 млн пудов, это против прошлого года больше на 201 млн пудов.

8—10 августа Подгорный был в Киеве, приехал на «охоту». Встреча была хорошая, обсудили много организационных вопросов, связанных с «делом». Оба пришли к выводу: во избежание «разоблачения» все вопросы, связанные с «делом», надо форсировать.

12 августа позвонил Н. С. Хрущеву, доложил вопросы по сельскому хозяйству республики. Хлеба уже сдано 525 млн пудов, прошли хорошие дожди, значительно поправилась сахарная свекла. Думаем, что с гектара соберем по 230–235 центнеров, сдадим 37–39 млн тонн, а это пять миллионов тонн сахара. Доложил о том, что мы проводим большую подготовку к осеннему севу.

Разговор был спокойным, хорошим. Н. С. Хрущев поздравил с успешной работой, просил передать привет моим товарищам по работе. Эти последние слова защемили мое сердце и душу, я думал, что он-то ничего не знает, что делается вокруг него, как-то доверительно относится ко мне, не зная моей «предательской роли». Все это нелегко переживать. Далее Хрущев спросил меня, будет ли сдано государству 750 млн пудов хлеба, я ответил, что за 730 даю твердую гарантию. «Хорошо, — сказал он и тут же добавил: — Смотрю я так, что недалеко то время, когда Украина сможет сдавать по миллиарду пудов хлеба». Я ответил: «Мы все сделаем, Никита Сергеевич, чтобы еще выше поднять культуру земледелия и повысить урожайность». Просил еще раз посмотреть за своевременным пуском сахарных заводов — в стране ощущается большая недостача сахара.

14 августа из Москвы позвонил мне Брежнев Л. И. — интересовался, был ли днями у меня разговор с Н. С. Хрущевым. Я ответил, что разговор был, изложил суть и содержание наших бесед. Тут Брежнев не выдержал, потому что его больше всего интересовал именно этот вопрос, и спросил меня: «А о «нас» ничего не говорил и не спрашивал?» Я ответил, что других разговоров, кроме тех, что доложил, не было. Чувствовалось, что беспокойство и панический страх у Брежнева были сняты.

Никитченко в КГБ докладывал дела по работе «троек» за 1936–1939 годы. Жуткая картина, сколько погибло преданных нашему делу людей, людей разных категорий, и лишь за то, что имели свое здравое мнение и заботу о делах страны и партии. В работе «троек» чинился полный произвол.

21 августа снова в Крыму — на сей раз по печальному поводу. Там отдыхал П. Тольятти и после приступа внезапно скончался. Я срочно вылетел в Крым: надо было принять участие в организации траурной процессии. В Крым прилетел Н. С. Хрущев. Он очень тяжело переживал смерть Тольятти. На прощальном траурном митинге в Артеке он еле сдерживал слезы. Как-то осунулся, постарел. Был очень огорчен, что это произошло в нашей стране.

Было решено гроб с телом Тольятти из Артека до Симферополя везти в малолитражном автобусе малым ходом в сопровождении кавалькады легковых машин с венками и портретом Тольятти. Не доезжая до перевала, автобус загорелся. Гроб с телом Тольятти поставили на открытую «чайку», и процессия продолжала путь.

В Симферопольском порту гроб погрузили в Ил-18. В Рим самолет сопровождать было поручено Н. В. Подгорному, а мы возвратились в Ялту.

Н. С. Хрущев принял меня на своей даче и дал задание выехать на Северо-Крымский канал, посмотреть, что там делается, и доложить ему. Я попросил у Никиты Сергеевича оказать республике помощь в уборке урожая — выделить 200 тысяч автомобилей. Дал 120 тысяч. Просил 35 тысяч военных грузовиков — разрешил 20 тысяч. Мою просьбу поддержал Гречко А. А. Хрущев улетел в Москву, я автомашиной поехал в Киев с заездом на Северо-Крымский канал.

Мировая печать очень много писала о смерти Тольятти. Много было выдумок, инсинуаций, что причиной смерти послужило якобы то, что за несколько дней до этого между П. Тольятти и Н. С. Хрущевым состоялся крупный и острый разговор по по воду Памятной записки Тольятти. Много вокруг этой записки было разговоров и среди партийного актива республики. Задавались такие вопросы: «Ни в печати, ни в партийных документах у нас ничего не говорится о Памятной записке Тольятти. А там поставлены важные вопросы не только о международном коммунистическом движении, но и по поводу внутренних дел нашей страны. Следовало бы дать партийным организациям разъяснение — документ действительно был важный». Были попытки провести какую-то дискуссию, но в печати нашей документ так и не увидел свет.

Прилетел в Киев Подгорный. Я еще раз остро поставил вопрос о «деле» — оно принимает затяжной характер, и все это может кончиться не то что плохо, а просто трагично. Из истории подобных ситуаций хорошо известно, что часто бывает так, что «зачинатели» вопросов при сложной и опасной ситуации уходят в сторону, а привлеченный народ страдает. Из разговоров с Подгорным было уяснено, что он тоже недоволен бездействием и инертностью Брежнева, и вообще, заключил Подгорный, ненадежный он человек. Я спросил Подгорного, как же быть в таком случае. Он неуверенно сказал: «Надо более решительно действовать, иначе нас могут предать». Я спросил Подгорного, кто же это может сделать? В ответ он только ухмыльнулся. Вместе с Подгорным проведали Д. С. Коротченко. Он отдыхал в Конче-Заспе. Состоялся хороший разговор. Коротченко все подтвердил, что говорил со мной по вопросу «дела». Подгорный с хорошим настроением утром 31 августа улетел в Крым закончить там свои дела. «Сразу же, — сказал, — улетаю в Москву «штурмовать Леню». При этом пообещал мне, что нажмет на него как следует. Подгорный изложил мне содержание пакета, переданного ему через меня, и тут же добавил, что Леня трусит и просит его скорее возвратиться в Москву, там накопилось «много дел».

В тот же день мне позвонил Брежнев и поинтересовался, вручил ли я пакет Подгорному. Я ответил, что да. «А ты содержание его не знаешь?» Я ответил, что он адресован не мне и содержание мне не может быть известно. Затем, очевидно для проформы, он поинтересовался состоянием в сельском хозяйстве. А затем подробно поинтересовался всеми вопросами, которые были связаны с «делом». На все вопросы были даны ответы. Тут же я сказал, что лично я обеспокоен затяжкой «дела». Он начал меня «успокаивать» и сказал, что ведется определенная работа и по другим республикам. «Ну что ж, — ответил я, — тем лучше, легче нам будет».

Сентябрь. Позвонил мне Л. И. Брежнев, подробно поинтересовался, как идут вопросы, связанные с нашим «общим делом». Я подробно проинформировал. Брежнев, в свою очередь, сказал, что по «делу» все обстоит хорошо, передал мне привет от Полянского и Устинова.

Мне известно, что Полянский, Шелепин, Андропов и частично Демичев подрабатывали материалы к предстоящему Пленуму ЦК, но с явным креном по «делу».

Был в Чернигове, смотрел поля, город, исторические места. Так как это был выходной день, то со мной была Иринка и две пары наших приятелей. Посетили историко-краеведческий музей, осмотрели оборонный вал над Десной. Подробно ознакомились и осмотрели литературно-мемориальный музей М. М. Коцюбинского, произвел он огромное впечатление, как и все, что смотрели и с чем знакомились в Чернигове. Большие исторические ценности, народное добро и достояние. Ох, как все это надо беречь, чего по-настоящему делать не умеем. А есть просто тупые люди, наносящие огромный вред нашей вековой истории.