И кое-что еще: где-то в мозжечке давил вопрос, требовал ответа.

— Не знаю, — прошептал Максвелл, будто бы в церкви. — Не знаю, почему они ушли. Никто не знает.

Давление переросло в боль, оно усиливалось… Парализованный Максвелл беспомощно пытался поднять руки, прикрывая голову.

— Я не знаю почему! Я не знаю почему! Мне не объяснили! Мне никто не хотел ничего рассказывать!

Глаз, всматриваясь в его агонию, словно через линзу микроскопа, увидел, что человек говорит правду. Но известной Максвеллу правды было недостаточно; живая история не примирится с отсутствием ответа на свой вопрос.

Прошлое отступило. Модем снова включился и начал звонить, открыв дверь в настоящее, в мир еще не исследованных данных. Монитор мигал; Глаз разросся, заполнив весь экран. Зеленый свет обволок всю комнату вместе с Максвеллом. И его предыдущее сумасшествие, можно сказать, было фигней по сравнению с тем, что наступило, когда с ним заговорил Глаз Африки.

ЭТО ПРОВЕРКА

Когда Брайс возвращался домой, Негры лежали в ожидании.

После ужина он пришел в возбуждение и остался в центре, зашел в несколько модных ночных клубов такого типа, что был увековечен в литературе минималистов конца XX века: «Студия Апатия», «Кафе Хладнокровия», «Дистопия», «Потерянное Поколение». Именно в последнем клубе (совладельцем которого являлся автор нескольких бестселлеров, журналист-катастрофист Тэд Уинстон Пеллер) Клэйтон встретил высокую красавицу с молочно-белой кожей и в пурпурном атласе, которая молча подошла к нему, предложив пипетку с прозрачной жидкостью. Клэйтон запрокинул голову и залил по капле в каждый глаз. Этот наркотик назывался «Праздником банкира», в нем сочетались световые эффекты мягкого психоделика и кокаиновый восторг, плюс кратковременная потеря памяти, как от очень хорошей травки; но что лучше всего — влияние его скоротечно, а отходняк легкий, так что можно раскованно провести часок с незнакомцем (чье имя потом не вспомнишь, а он не вспомнит тебя, так что обоюдная анонимность гарантирована) и вовремя вернуться к реальности, прийти домой не слишком поздно, и никакого похмелья или назойливого гостя, с которым придется разбираться наутро. Клэйтон и его безымянная подруга танцевали; смеялись; издавали отрывочные слоги; целовались; и дрочили друг друга всухую под вращающимся зеркальным шаром; а уже в 00:30 Клэйтон спокойно ехал в такси на окраину, один, с влажными глазами и прочищенной душой. Лучше и быть не может.

Клэйтон жил в кооперативной квартире в Вашингтон-Хайтс, к северу от Гарлема. Негров здесь не стало уже давно, и сюда медленно заселялись латиносы, арабы и индусы. Клэйтон был рад, что строительство «Нового Вавилона» и вызванный этим рост цен на жилье заставил почти всех их снова переселиться куда-то еще. Вашингтон-Хайтс считался этакой облагороженной гаванью — жили там в основном белые либо спокойные азиаты, и не было никакой преступности, кроме налогового мошенничества; хотя, если рядом с районом процветает гетто, надолго безопасным он не останется.

Брайс попросил водителя остановиться на квартал раньше, чтобы пройтись по парку, разбитому рядом с домом, и высушить крокодиловы слезы «Банкирского праздника» на прохладном ночном воздухе. Летним вечером ему вполне могли бы повстречаться и другие гуляющие, но в ноябре в такой час весь парк принадлежал ему — по крайней мере, так казалось поначалу.

Ноябрь. Уже? Да, наступил 56 минут назад, судя по стрелкам часов. Висящие на оранжевых ветвях клена бумажные фонарики, похожие на тыквы с прорезанными глазками, напомнили Клэйтону, что сегодня Хэллоуин, — теперь ясно, почему в ночных клубах было столько людей в причудливых костюмах, уж не говоря про кошачьи усы на лице его партнерши по танцам, которые он счел глюком.

Налетел ветер, притащив в маленьком смерче опавших листьев праздничный пакет для сладостей. Клэйтон наклонился и поднял его. «СТРА-А-АШНО хочется сладкого» — было написано на пакете. Заглянув внутрь, Клэйтон не нашел ничего стра-а-ашно сладкого, даже обертки. Жалко. Сам Клэйтон никогда не ходил по домам, не пугал соседей, выпрашивая конфеты. Отец строго запрещал попрошайничать и предлагал новую форму социального дарвинизма — выдавать детям начиненные бритвенными лезвиями яблоки; так что 31 октября соседские дети благоразумно обходили дом Брайсов — как, впрочем, и в другие дни.

— Ладно, — сказал Клэйтон, смяв пакет. Швырнул его назад в кучу листьев и тут-то увидел первого Негра.

Тот вышел на дорожку и встал перед Клэйтоном, преградив дорогу. Поначалу Брайс не испугался. Пакистанца или араба испугался бы, но Негров Клэйтон считал офисным оборудованием, не страшнее кофеварки. Тем не менее данный экземпляр был одет в дешевый коричневый костюм и котелок — точно не заводской стандарт, — что-то держал в руке, и это что-то гремело: жестяной стаканчик. Полный незаточенных карандашей.

Клэйтон обернулся.

Подошел второй Негр, одетый точно так же, как и первый. Вдалеке, у входа, Негр-карлик в форме парикмахера запирал ворота на цепь.

И тут уж у Клэйтона выступил пот. Он повернулся к первому Негру: интересно, закрыты ли уже остальные выходы из парка? И кто за это отвечает? Это хэллоуинский розыгрыш? Да наверняка. И волноваться-то все равно не о чем, поскольку поведенческие стабилизаторы Слуг запрещают даже самое малое безобразие. И сделать ему что-то плохое они, разумеется, не смогут, и если он просто пойдет дальше…

Янтарсон Чайнег, вспомнил он.

Первый Негр погремел карандашами в стаканчике.

— Вот дерьмо, — сказал Клэйтон и почувствовал укол. Еле заметный, в правую лопатку, но воздействие было такое, словно ему в голову залили ведро «Банкирского праздника».

Он беспомощно опустился на колени, усиленно моргая. Услышал голос Негра:

— О, Ватаман, снова в яблочко.

И ответ:

— Ну, Энди, я ж тренироваюсь.

Клэйтон застонал. Все уже собрались вокруг него, шарили по карманам; сопротивляться он был не в силах. Послышался еще один голос — казалось, что он принадлежит белому человеку, к тому же — знакомому; он раздавал приказы:

— Амос, проверь, ты точно взял все бумажки? Ценности. Ключи. Я немедленно блокирую все кредитные линии. Коротышка! Тащи косметику. Ватаман, тащи степлер для языка.

Собрав все силы, Клэйтон поднял голову и сфокусировал взгляд. Над ним стоял белый мужчина в безупречном сером костюме.

— Рой?

— Привет, Мэри Солнышко[172], — ответил Рой. У него в руке тоже был жестяной стаканчик с карандашами. — Готов выйти на работу?

— Босс, вот его часы, — сказал Амос, подавая «Ролекс» Клэйтона. Рой посмотрел на него в упор.

— 12:59, — сказал он. — Округлим до часа. Энди, настрой таймер в ошейнике на час дня в четверг. — Рой кивнул Клэйтону. — У тебя тридцать шесть часов, чемпион.