На пороге кухни появился Володя Репченко.

— Что ж вы дверь не запираете, — поздоровался он, обтер усы, взял Карла за бока и троекратно поцеловал. — Здоров, Фимуля, — кивнул он Магроли.

— Гадость пьете? — искоса глянул Репченко на бутылку.

— Садись.

— Нет, мужики, я по делу. У меня дед помер, я рассказывал, генерал-полковник. Так сейчас машина придет с наследством. Он пол-Европы ограбил, а ты теперь разгружай. Так что подсобить надо. А потом уже, как водится, в свободной обстановке…

— Мне ж за покупками для деревни, — взмолился Карл.

— Посидим, и сходишь, какие дела.

— Ладно, — вздохнул Карл, — только этого козла не возьмем. Все равно от него молока… — Отлежись, Фимочка, я скоро, часа через два.

— Пошли, пошли, — торопил Репченко.

— Слушай, Карла, — сказал он, когда они вышли во двор. — Ты мне печать нарисуешь? В трудовой книжке.

— В трудовой боязно, Вовка, — вздохнул Карл.

— Что ж я тебя заложу, что ли? — возмутился Вовка.

— Да дело не в этом. А вдруг не получится, книжку испорчу. Это ж не справка. Я не профессионал все-таки.

— Не испортишь, ты талантливый, — заверил Репченко. — Меня, понимаешь, знакомая тетка из управления торопит, — давай, Володя, освободилось место заведующего мясным отделом. Кто-то подсел.

— А ты подсесть не боишься?

— А что ты предлагаешь, на завод идти? Железки точить? Что я, декабрист? А у меня в книжке пробел в полгода. Неудобно.

— А когда надо?

— Да вчера…

— Ох, — вздохнул Карл, — теперь точно не напьюсь.

— Ну, шампанского можно.

Большая белая Лена Репченко была дочерью адмирала, Володя, большой и усатый, с повадками десантника, генеральским сыном, они любили друг друга с детства, с шестого класса, весело и непосредственно чувствовали они в жизни смысл, не обременяя себя рассуждениями о нем.

Генеральское наследство составляло множество старинного хрусталя, окованного серебром, столового серебра с клеймом короля Михая, несколько фарфоровых ламп в стиле ампир, обеденных и чайных сервизов, отрезов габардина, шевиота, костюмов, макинтошей, шевровых и хромовых сапог, перламутровых театральных биноклей, горжеток, вееров из павлиньих перьев.

Среди прочего был огромный, с метр длиной, зеленый макет танка, стальной, с настоящими гусеницами, аккуратной пушкой и большой красной звездой на башне.

Репченко лег на него грудью и закричал:

— Берите что хотите, а это не отдам!

Еще восхитил его толстый альбом пластинок с фашистскими маршами.

— Ты не знаешь, Карлуша, кому все это можно продать? — спросила Лена.

— У меня таких знакомых нет, — улыбнулся Карл, — да и жалко, музейные вещи. Тряпки, разве что, да кто их купит?

Володя принес полдюжины шампанского. Неожиданно появился Винограев.

— А мне Магролик сказал, что надо помочь. А я и рад.

— Поздно помогать, — сказал Володя, — помоги вот с шампанским. Сейчас стихи будешь читать, мы с тобой мало знакомы.

— А чего не почитать, — пожал плечами Юрочка.

— Только не сразу, можно? — попросил Карл.

— Ребята, вот вы — поэты, ученые, чуть ли не печатаетесь, — сказала Лена. — А у меня тоже получаются стихи.

— О, и ты тоже в калашный ряд, — заорал Репченко.

— Подожди, Володя, — давай, Ленка, давай, — подзадорил Карл.

— Даю:

«Заяц прыгает хорошо, он животное,

А лисица за ним — дура рвотная.

Убежит — хорошо, а не станется —

Все лисе толстожопой достанется».

— Ну, как?

— Лена, ты прямо капитан Лебядкин, — похвалил Винограев.

— Что еще за капитан? — недовольно спросил Володя.

— Да это из Достоевского, — с досадой сказал Карл, — Лена, а еще есть?

— А как же:

«У меня собачка,

Маленькая Лотта,

Узкая зевачка,

Длинная зевота»

— Блеск! — восхитился Карл.

— Карлуша, помнишь, у вас было много гостей и мы захватили к себе ночевать поэтессу. Как ее, Лидуля…

— Михайлова, — подсказал Винограев.

— Да, она тут читала стихи, про Анри Руссо: «Анри Руссо живет в своем лесу». А я ей говорю, подумаешь! И тут же выдала:

«Анри Руссо живет в своем лесу,

На завтрак ловит рыбу путассу,

А по ночам ворует колбасу…

Анри Руссо в своем лесу живет,

И чешет свой задумчивый живот»

Обиделась.

— Хватит, — сказал Репченко.

— Как там Танюша? — спросила Лена. — Завидую я вам. Сейчас, говорят, грибы пошли. Колосовики. Мы с Вовкой на днях поехали в Шишкин лес, это за Коммунаркой, а у меня живот как заболит. От арабского бальзама. Знаешь, «Абу-симбел»?

— Жидомор, — кивнул Юрочка.

— Да уж точно. Промаялась весь день, а толку… Грибов нет.

— Как нет, — возразил Володя, — пока ты там маялась, я, знаешь, сколько видел. Подберезовики в основном, белые попадались.

— То-то ты с пустой корзиной пришел.

— Да что я, сволочь? — пожал плечами Володя.

Карл почти не пил, шампанское тем более, — напиток малознакомый и коварный. Юрочка освоился, читал стихи, Володя хватал его под ключик и целовал в губы, подбирался и к Карлу, но тот, трезвый, был на стрёме и уворачивался.

— Разбирайте подарки, — скомандовал Репченко.

— Охолони, Володя, — сказал Карл.

— Говна-пирога, — взревел тот и выбросил в окно соусник из сервиза «Мадонна».

— Восьмой этаж, ты что, с ума сошел, — закричала Лена и глянула вниз.

Слава Богу, под окном никого не оказалось.

— Бросай, да с оглядкой, — поучительно наставляла Лена.

— Ладно, — проворчал Репченко и, усевшись на подоконник, одну за другой стал сбрасывать позолоченные ложечки, заботясь о кучности.

— Вовка, а танк слабо сбросить? — спросил Карл, отвлекая.

— Я тебе сброшу, — отвлекся Володя, — это самая лучшая вещь на свете. — Карлуха, я знаю, что тебе подарить.

Квадратная, тяжелого хрусталя чернильница с бронзовой крышкой и вправду была хороша.

— О, это я с удовольствием, — обрадовался Карл, — может, напишу из нее чего.

Володя надел макинтош серого габардина, поставил пластинку с маршами и стал танцевать фокстрот.