На вдруг замолчавший австралийский городок обратили внимание не сразу. В большом мире хватало дел и забот. Лишь ближе к вечеру, когда пыльный автобус привез домой тридцать школьников с экскурсии к озерам, учителя и водитель обратили внимания на странно пустые улицы.

И на тишину. Молчал городской радиоузел, не было слышно привычного шума «Шкурника» — цеха по обработке овечьей шерсти. Мертво молчала абсолютно пустая детская площадка. И светофоры не горели.

— Дэйв, стой... — Встревоженный учитель, пока напарница старалась успокоить заволновавшихся детей, настороженно осматривал улицу. — Что-то не так.

Автобус сбавил скорость. Водитель на всякий случай посигналил — один раз, коротко. Сигнал странно и дико прозвучал в мертвом городе и почти сразу смолк, когда за поворотом прямо поперек улицы обнаружилось два автомобиля с распахнутыми дверцами.

А потом стали попадаться первые тела. Кровь. Полуобгрызенный скелет — на нем еще осталась приметная цепочка, которую любила носить библиотекарь Кэти...

— Боже! — вскрикнул чей-то голос. — Господи...

Автобус развернулся и, набирая скорость, рванулся

прочь.

Ало-золотой вихрь радостно вскинулся, распахнул навстречу теплые объятия. Огненные языки обвили плечи, и как всегда, мягко, радостно курлыкнул Феникс, отзываясь на ласку, отвлекаясь ненадолго от врага. И тает усталость.

— Лина... Гори и живи, девочка, — прошелестел теплый голос. — Гори и живи и ты, приемыш. И ты, маг, темный и светлый. Не бойтесь, вас мой огонь не тронет. Счастье видеть вас в моем укрытии.

— Мы с просьбой.

— Я знаю. Нужна помощь?

— Да. Очень...

— Вижу, — колыхнулись алые лепестки. — Вижу...

Одежда давно сгорела, осыпалась искрами и пеплом. А синяки и ссадины остались. И «холодок». Теперь, когда Лина соприкасалась с ним, можно сказать, вплотную, через руку Вадима, ей было намного трудней сдерживать Феникса. «Холодок» виделся тому хищником, громадной черной нежитью в птичьем облике, и Феникс просто бесился, порываясь вступить в бой с этой непонятной и очень невкусной тварью — только для того, чтобы защитить хозяйку.

Хороший мой.

— Храбрый птенец, — согласилось Пламя. — Как и ты.

— Помоги. Ведь еще не поздно?

— Не поздно. Опасно. Слишком много черного, светлый маг. Слишком много боли. Отпусти...

— О чем... говоришь? — Вадим болезненно поморщился, похоже, «холодок» зверел с каждой минутой. — Я хочу избавиться от него.

Пламя качнулось, вскипела-опала золотая волна. Будто вздох.

— Этого мало. Отдай остальное.

— Что?

— Ты знаешь. Тебе не надо было просить его о таком. Это не твое, молодой Страж. Не твоя память, не твоя вина. И боль не твоя. Отпусти. Отдай...

— Я должен был.

— Не должен. Ты думал, что должен. Но нельзя идти по жизни чужим путем. И с чужим грузом за плечами. Тебе не сотворить своего, пока смотришь чужими глазами, понимаешь?

Отбрось это. Отстрани. Отдай...

Пламя мерцает, поднимаясь-опускаясь, меняя цвет, вихрясь и закручиваясь у центра, мягко, размеренно, в каком-то завораживающем неотрывном ритме. Лина встряхивает головой, отгоняя внезапно подступивший сон, и непонимающе всматривается в Дима, который неожиданно перестал опираться на ее плечо. Бледное лицо мага разглаживается, с него исчезает уже въевшаяся боль, тает невыносимая усталость и горечь.

От-пус-ти. Om-дай. Om-nyc-mu. Om-дай.

Дим даже улыбается — чуть-чуть, самыми кончиками губ, словно начиная верить во что-то хорошее.

Om-nyc-mu. Om-дай. Om-nyc-mu. Om-дай.

Он не замечает, как огненный вихрь мягко касается его лица, как исчезают, словно впитываюсь под кожу, огненные языки.

Отпусти...

— Ты забираешь чужую память? — Пальцы Лёша находят ее руку, они теплые и сильные, но на миг, пока он не успел закрыться, Лину почти хлестнуло мгновенной острой вспышкой тревоги. Он тут же спохватился, и новое касание подарило теплоту и нежно-ласковое «я люблю тебя, знаешь?». Эмпат несчастный.

«Лёш, ну что ты? Все будет хорошо. Правда... Веришь?»

«Конечно. Только...»

— Я не стану отбирать твое, приемыш, — шелестит Пламя. — Не все твое. Ты смог поставить преграду, ты умеешь. Но мертвое — отпусти.

— Я не...

— Мертвое — отпусти, — повторяет тихий голос. — Нельзя так. Она — моя. Отдай...

О чем они? Почему у Лёша такое окаменевшее лицо?

— Ей будет лучше...

— Как?

— Будет. Она была огонь, она должна вернуться в Пламя.

— Лёш? — Лине отчего-то страшно. — Лёша...

Зеленые глаза, где переплелись боль и гнев. Не Лёш...

Алекс, снова Алекс. Последний раз?

— Хорошо, — размыкаются наконец его губы. — Хорошо...

Бушует вокруг огненная буря. Сгорает в Пламени чужое и чуждое, привнесенное и заимствованное.

Настоящее остается.

Все хорошо. Все будет хорошо.

Так просто?

Вадим не знал, что его удержало в пещере фениксов. Просто стоял и смотрел на огненную стену, за которой скрылись Лёш, Лина и Дим.

Дим... он чувствовал свою копию так ясно и отчетливо, словно Дим находился на расстоянии вытянутой руки. Нет, даже меньше. Дима — и «холодок». Какой, к дьяволу, холодок — лед, мороз! То, что когда-то досталось ему самому, перед нынешней дрянью действительно всего лишь «холодок». А это дайи. Впитано в разгар какого-то ритуала, да еще замешано на чьей-то смерти. Смертях. Что ты наделал, Дим, преисподняя, зачем?..

Одна надежда — этот Дим старше и сильнее, чем был Вадим... нет, Димка, получивший страшный подарок. В отличие от будущего Повелителя, этот все знает и понимает. Рядом с ним родные и любимая девушка. Вытащат. Удержат. Хотя бы до того мига, как Вадим перетянет «холодок» в себя.

Бывший Повелитель криво усмехнулся. Что ж, ему не привыкать жить с этой тварью внутри.

Машинально, по въевшейся в кровь привычке использовать все доступные ресурсы, он прикинул, как применить к делу нового «жильца» и как компенсировать мероприятия, которые могут из-за него сорваться. Свод точно не будет рад, придется держать «холодок» подальше от людей, зато общение с Ложей станет не в пример легче.

И все-таки зачем Дима потащили в пещеру фениксов? Не доверяют Стражам? Боятся, что в Своде его будут изучать и ментально препарировать, как когда-то самого Вадима? Но тащить к родовому Пламени — главной святыне клана? Зачем? Если только...