— А как она объясняет истязания и убийство вашего сына?

Только сейчас Ангел заметил причиненную им боль.

— Простите, — покраснел он. — Меня иногда разбирает злость.

— Ничего, — кивнул рабби, — я тоже не всегда добродушен. Думаю, она говорит о гармонии между верхним и нижним мирами, между зримым и незримым, добром и злом. Мир горний, мир нижний, а между ними ангелы. Настоящие, не условные, — добавил он с улыбкой. — И от прочитанного я иной раз задумываюсь о вашем друге Паркере. В Зоаре сказано, что ангелы должны облачаться в одежды этого мира, когда ступают по нему. И думаю, а не относится ли это на самом деле и к ангелам добра, и к ангелам и зла; что, если оба властителя жизней ходят по этому миру неузнанными, с измененным обликом? О темных ангелах говорится, что они окажутся поглощены еще одним проявлением: ангелами разрушения, вооруженными бичами божьими и мстительным гневом Божественного. И что сойдутся меж собой в поединке два властителя слуг Его, ибо зло Всевеликий создал себе во услужение так же, как и добро. Я должен в это верить, иначе смерть моего сына и впрямь лишена смысла. Должен верить, что страдание его — это часть какого-то огромного замысла, который я не в силах охватить умом; жертва во имя большего, всеобъемлющего в своем величии добра.

Он подался на стуле вперед:

— Быть может, ваш друг как раз и есть такой ангел, — заключил он, — десница Божественного; разрушитель и одновременно восстановитель гармонии между мирами. И быть может, его истинная суть сокрыта от нас так же, как и от него самого.

— Не думаю, что Паркер у нас ангел, — рассудил посетитель. — Да и сам он вряд ли так считает. А если, неровен час, начнет этим бахвалиться, так подруга быстро ему мозги вправит.

— Вы думаете, это все старческая блажь? Может быть. Ну да ладно, блажь так блажь, — Эпстайн благодушно покачал рукой, словно отмахиваясь от сказанного. — Так зачем вы здесь, мистер Ангел?

— Хочу кое о чем вас спросить.

— Я скажу все, что знаю. Вы покарали того, кто отнял у меня сына.

Ведь именно Ангел убил Падда, который перед тем умертвил Йосси, сына старика Эпстайна. Падд, он же Леонард, сын Аарона Фолкнера.

— Вот и хорошо, — сказал Ангел. — А теперь я собираюсь убить того, кто его послал.

— Но ведь он в тюрьме, — моргнув, сказал Эпстайн.

— Его хотят выпустить.

— Если его выпустят, к нему стекутся поборники. Возьмут под защиту, не дадут вам до него дотянуться. Он им нужен.

Слова старика удивили Ангела.

— Не понял: что в нем такого ценного?

— То, что он собою представляет, — ответил Эпстайн. — Вы знаете, что такое зло? Это отсутствие сопереживания; отсюда оно и происходит. Фолкнер — пустота; существо, напрочь лишенное сопереживания. А это настолько близко к абсолютному злу, насколько может сносить наш мир. Однако Фолкнер, по сути, еще хуже: он наделен способностью вытягивать, выпивать сопереживание из других. Он подобен духовному вампиру, чьи клыки, впиваясь, разносят заразу. А такое зло притягивает себе подобное; и людей притягивает, и ангелов, вот почему они будут его оберегать.

А друг ваш, Паркер, мучим сопереживанием, своей способностью чувствовать. Он — все то, чем не является Фолкнер. Да, он склонен к разрушению и исполнен злости, но гнев его праведен, это не просто слепая ярость, которая греховна и работает против Божественного. Я смотрю на вашего друга и вижу в его действиях великий промысел. Если добро, как и зло, — творения Всевеликого, то зло, которое претерпел на себе Паркер — потеря жены, ребенка, — это жертва во имя добра более высокого порядка, так же как и смерть моего Йосси. Взгляните на тех, кого Паркер в итоге выкорчевал из этого существования. Мир, который он принес другим, и живым и мертвым, и баланс, который он восстановил, — все это рождено из скорбей, тех, что он перенес и продолжает переносить.

Ангел скептически покачал головой.

— Получается, это для него что-то вроде испытания, как и для всех нас?

— Нет, не испытание. Это возможность доказать себе, что мы достойны спасения, что способны обеспечить его своими руками.

— Вообще, признаться, меня больше заботит этот свет, чем тот.

— Этот свет или тот, разницы нет. Миры не раздельны, они взаимосвязаны. Рай и ад берут начало именно здесь.

— Во всяком случае, один из них точно.

— Вы полны гнева, как я понимаю?

— Еще немного, и совсем переполнюсь. После одной из таких проповедей уж точно.

Эпстайн развел руками: дескать, кто ж виноват.

— Так вы здесь из-за того, что вам нужна наша помощь? Помощь в чем?

— Роджер Бауэн, — кратко ответил Ангел.

Улыбка Эпстайна заметно расширилась.

— Уж что-что, — сказал он, — а это с удовольствием.

Я оставил Адель Фостер и поехал в Чарльстон. Незадолго до смерти ее муж начал посещать «Лап-ланд», где работал Терей. Терей намекнул, что Эллиот об исчезновении матери и тетки Атиса Джонса знал больше, чем готов был мне выложить, а от Адель Фостер я узнал, что Эллиоту с компанией его однокашников нынче активно угрожает некая внешняя сила. В ту группу, наряду с Эрлом Ларуссом-младшим, входили трое, кого уже нет в живых: Лэндрон Мобли, Грейди Трюетт и Джеймс Фостер. Безрезультатно позвонив еще раз по номерам Эллиота, я затормозил возле его офиса у перекрестка Брод-стрит и Митинг-стрит, прозванного местными Углом Четырех Законов: как раз на него выходили церковь Св. Михаила, федеральный суд, суд штата, а также мэрия. Контора Эллиота размещалась в одном здании с еще двумя юридическими фирмами; с первого этажа туда вел общий ход. Я направился прямиком на третий этаж, однако за матовым дверным стеклом там не было никаких признаков жизни. Тогда я снял пиджак, приложил его к двери, долбанул через него по стеклу рукояткой пистолета, просунул руку в образовавшуюся дыру и открыл замок изнутри.

За небольшой приемной с секретарским столом и полками с папками находился кабинет Эллиота. Дверь в него была не заперта. Внутри из шкафа для хранения документов торчали выдвинутые ящики. Папки в беспорядке валялись на столе и стульях. Кто бы здесь ни рылся, предмет своего поиска он знал досконально. Я не нашел ни картотеки, ни адресной книги, а вход в компьютер был заблокирован паролем. Несколько минут я шарился по уложенным в алфавитном порядке пайкам, но ничего из ранее неизвестного не сумел найти ни по Лэндрону Мобли, ни по Атису Джонсу. Я выключил свет, переступил через битое стекло у порога и тихо прикрыл за собой дверь.

Адель дала мне хэмптонский адрес Фила Поведы, одного из некогда дружной, а ныне быстро убывающей ватаги одноклассников. Я подъехал как раз в тот момент, когда какой-то высокий мужчина с длинными, темными с проседью волосами и жидкой бородкой закрывал изнутри вход в гараж. Когда я подходил, он приостановился. Вид у мужчины был нервный и неприступный.