я сидел и, затаив дыхание, смотрел на такой бесценный клад драгоценных камней, какого даже я никогда прежде не видел, а ведь я видел Тиглата и Соломона во всем их великолепии, и перебирал добычу Дамаска и сокровища Белого дворца Хосрова.

Два других свитка были наполнены рубинами, жемчугом и изумрудами, еще более ценными, чем алмазы, настолько они были совершенны по размеру, форме и цвету. Я выбрал по нескольку самых маленьких камней из каждого свитка и сложил их в кожаный мешочек, в котором нашел также несколько потертых золотых монет.

Из маленького тюка льняной ткани, который, по-видимому, был оставлен для меня, я сделал себе грубый тюрбан и плащ, привязал драгоценные свитки Пиопи к телу под кольчугой, взял две оставшиеся бутылки вина, орехи, финики и, приготовившись снова встретиться с миром, нашел и поднял люк в полу, на который намекнули слова старого жреца, и спустился по длинной лестнице.

Внизу оказался узкий проход, по которому я шел до тех пор, пока не уперся в гладкую каменную стену. Вскоре факел показал мне тайный знак, нажав на который, я заставил каменную плиту сдвинуться, и когда она вернулась на место за моей спиной, я очутился в комнатке, сломанная крыша и обветшалые стены которой говорили о том, что уже давным-давно в ней никто не живет.

Обнаружив, что помещение совершенно заброшено, я рискнул выйти на свежий воздух. Солнце уже почти село, и вокруг меня лежали безмолвные и безжизненные руины, жалкие осколки того могучего Мемфиса, который я знал. Я подождал, пока день не сменился сумерками, а сумерки сгустились в ночь, а затем крадучись пробрался, как призрак, среди развалин к реке.

Я прошел, должно быть, добрых 10 км, пока не наткнулся на большую лодку, пришвартованную в ручье возле маленькой хижины, выстроенной из тростника и глины. Внезапное желание еще раз ощутить крепкое соленое дыхание моря овладело мною, и, завязав в белую тряпку рубин, стоивший десяти таких суденышек, я воткнул его в щель в швартовом столбе, забрался в лодку, отвязал ее и незамеченный отплыл по реке. Я немного прошел на веслах, потом поднял рваный коричневый парус и, положившись на удачу, улегся на корме и заснул, потому что, как человек, который долго спал, я все еще был сонный.

Я проснулся от толчка и крика. Я вскочил и увидел, что уже совсем рассвело и что позолоченный клюв большой ладьи раскалывает мою хрупкую лодку надвое. Я вскинул руку, поймал что-то и схватил. Это была абордажная веревка, свисавшая с носа ладьи. Я взялся за узел второй рукой и стал карабкаться, помогая себе коленями и ступнями, пока не ухватился сначала одной, а потом другой рукой за фальшборт, а затем перемахнул на борт как раз в тот момент, когда здоровяк, который вполне мог быть новым воплощением моего старого Хато, выбежал, замахнувшись двусторонним топором, явно намереваясь расколоть мой череп за то, что я так бесцеремонно забрался на борт его корабля.

У меня не было времени выхватить оружие или защиту, поэтому, вскочив на ноги, я сбросил льняной тюрбан и стальной шлем и повернулся к нему, а мои длинные золотистые локоны, которые были ярче и светлее, чем у него, заструились вокруг моей непокрытой головы.

Он замер с поднятым топором и уставился на меня, открыв рот, а я рассмеялся и подошел к нему с протянутыми руками и сказал на старом добром готском языке:

— Вас хейл, здравствуй, друг! У тебя резкий, но грубый прием для гостей, но так как я пришел незваным, то едва ли могу роптать. И все же мне кажется, что ты слишком хороший морской волк, чтобы ударить голову, которая обнажена перед тобой.

Он опустил топор и переложил его из правой руки в левую, затем правой рукой пожал мою и ответил на языке, который был достаточно близок к моему, чтобы я мог его понять:

— Ты прав, друг, кто бы ты ни был и откуда бы ни пришел. Я расколол много черепов, но ни одного беззащитного. Но кто ты? Твой язык и твои длинные светлые волосы говорят о том, что ты скандинав, хотя язык несколько странный, а волосы стоило бы постричь и причесать. Как тебя зовут и из какой ты страны?

— Сейчас у меня нет ни имени, ни страны, — ответил я. — Но у меня в сумке есть то, что купит мне землю, а то, что у меня на боку, принесет мне имя. Что же касается того, откуда я пришел… Ну, в конце концов, с реки, потому что я спал в лодке и плыл вниз по течению, когда ваша ладья врезалась в нее и потопила. А вы куда направляетесь и почему так быстро? Вы убегаете от тех двух галер за кормой?

— Как видишь! — ответил он, оглядываясь и улыбаясь дюжине или около того членов экипажа, которые подошли поглядеть на незнакомца. — Мы всю ночь грабили вверх по реке, и у нас под гребными скамьями добыча, которую не хочется отдавать этим чернолицым сыновьям Махаунда[27], поэтому мы делаем все возможное, чтобы выйти в море, где возле устья реки нас ждет дюжина крепких драккаров[28], и, клянусь молотом Одина, если эти язычники пойдут за нами достаточно далеко, их путешествие закончится на невольничьем рынке Тира.

— И с каких это пор северные морские волки научились бегать от какого бы то ни было врага и по какой бы то ни было причине? — спросил я, презрительно усмехнувшись и вспомнив, как мы со старым Хато и не раздумывали о том, чтобы броситься с одной галерой в гущу эскадры и весело сражаться, пока не придет помощь или победа не сделает это ненужным. — О боги! Если бы я был капитаном этой ладьи…

— Ну, друг, и что бы ты сделал, если бы был? — спросил крепко сложенный, длинноногий молодой воин, который шагнул вперед как раз, когда я говорил. Я видел, как небольшая толпа расступилась и пропустила его, и языки, которые начали шептаться во время моей речи, затихли, когда он подошел и встал передо мной — поистине великолепная фигура морского вояки, какую только можно было бы пожелать увидеть, от крылатого шлема, венчавшего развевающиеся желтые локоны, до перевязанных крест-накрест высоких ботинок, обтягивающих крепкие стройные ноги. — Я Ивар Иварссон, и это мой корабль. Что бы ты сделал, будь ты на моем месте, человек, который клянется богами на языке, на котором говорили наши предки?

— На каком бы языке я ни клялся, — сказал