Едва он удалился, принесли всё, что требуется для письма: бумагу, перья, оловянную чернильницу, и Паулюс — Деруик с удивлением узнал, что тот еще и поверенный — сам составил акт о передаче владения, оставалось только подписать его, что Виллем и проделал, не забыв после этого зачерпнуть из коробки немного песка и присыпать еще не просохшие чернила.

— Как по-вашему, я правильно поступил? — спросил он у странно поглядывавшего на него секретаря.

Тот ответил загадочно:

— Спросите у зяблика, правильно ли он поступает, когда поет!

«Да не все ли равно, в конце-то концов! — подумал Виллем. — Этот дом для меня ничто, а Петра — моя сестра, моя жизнь… Когда-нибудь она скажет мне спасибо за то, что выдал ее замуж!»

Почти уснувшего Маттейса Хуфнагеля растолкали, сообщили, что теперь он владелец дворца, и велели отдать все еще зажатую в кулаке луковицу. Фермер удивился, обрадовался и скрепил сделку на свой лад: он дважды плюнул на ладонь, протянул грязную руку удачливому покупателю, и драгоценная луковица перешла из его руки в руку Виллема, который, в свою очередь, передал ее хозяину, торжественно провозгласив:

— Свершилось, мессир!

Тот под радостные крики собравшихся восторженно принял луковицу:

— Поздравляю тебя, Виллем, ты уплатил свой долг, и этот день надо бы отметить белым камнем. Напиши скорее отцу, порадуй его хорошей новостью… Корнелису, конечно же, приятно будет узнать, что самый роскошный из голландских тюльпанов достался мне через твое посредничество!

Вокруг регента началось просто-таки столпотворение: всем хотелось непременно обнять его, расцеловать, похлопать по спине, — и Виллем уже не мог удержаться рядом. Юношу постепенно оттеснили в переднюю комнату, и там, подбирая свой костыль, пролежавший все это время на лавке, он увидел Яспера — тот стоял в дверях и, казалось, искал старшего брата глазами, лицо у него было встревоженное. Виллем стал проталкиваться к выходу из таверны, помогая себе костылем.

— Яспер! Что случилось?

— Петра сбежала! — тут же выложил младший брат.

— Как?!

— Выбралась из своей комнаты через окно и сумела каким-то образом выйти на улицу никем не замеченной. Эрнст Роттеваль ждал ее за углом…

— Кто тебе сказал?

— Госпожа Балдэ, наша соседка. Карета отъехала у нее на глазах!

— Проклятье! Почему ты за ними не погнался?

— Какой из меня всадник! Ты лучше ездишь верхом.

— Так было до того, как собака разодрала мне ногу!

Виллем приподнялся на носок здоровой ноги, высматривая ректора, но толпа вокруг того все разрасталась, и никакой надежды приблизиться к нему раньше, чем разойдутся любопытные, уже не было.

— Ладно, братец, Петрой я займусь сам, а ты останься пока здесь и попытайся поговорить с ректором. Обо всем тебе рассказать у меня сейчас не хватит времени, потому скажу только, что выиграл торги и мой долг погашен. Никаких препятствий для брака Элиазара с нашей сестрой больше не осталось, сейчас я найду ее и верну домой! А ты напомни Паулюсу, чтобы готовил сына к свадьбе, которую мы сыграем, как только я вернусь.

— Куда торопиться-то?

— Молчи и делай, как я сказал! Поговоришь с регентом — иди украшай дом к свадьбе. Ну что — могу я на тебя положиться?

— Да, да!

Братья крепко обнялись, чего давным-давно не случалось, и разошлись в разные стороны: Виллем похромал к своему коню, Яспер стал протискиваться сквозь толпу к регенту.

Сразу же осуществить свои намерения Деруику помешала ночная тьма — он скитался у стен Харлема, вдоль канав с молочной от стирки водой до самого рассвета, но никаких следов кареты, увы, не было видно. И ни один из привратников, которым он щедро выдавал за будущую откровенность аванс табаком: «бери, приятель, погрейся!» — не припомнил «вот такого экипажа с вот этаким гербом». Виллем предположил, что кучер, опасаясь погони, перекрасил карету, и надежд поймать беглецов еще поубавилось.

«Недооценил я его! Этот негодяй куда хитрее, чем кажется!»

Следопыт уже готов был сдаться, но тут пришел скупой, хмурый от измороси рассвет и показал ему две глубоко отпечатавшиеся в грязи колеи, помеченные на равном расстоянии тремя переплетенными буквами: «П», «В» и «Б». Да это же монограмма Паулюса ван Берестейна! Вынырнув из-под больших деревянных ворот, Grote Houtpoort, двойная борозда убегала за пределы города.

«Ага, вот где твоя ошибка, Эрнст: тебя выдали колеса!»

Виллем поблагодарил Господа за помощь и без промедления пустил коня по следам, довольно отчетливым, несмотря на то, что за ночь их не раз успели пересечь, а кое-где и перекрыть другие, более свежие отпечатки. Конь два часа без остановки шел рысью, и еще до полудня взгляду всадника открылся стоящий за последним поворотом дороги экипаж. Совершенно уверенный в том, что никому его не выследить, Эрнст даже и не подумал скрываться: он оставил карету на самом виду, у входа в придорожный трактир, и она сияла всем напоказ свежевыкрашенными — зазывно-алая краска еще капала на песок — дверцами, на которых там, где глаз привычно искал выпуклости гербов, нетрудно было различить грубые царапины от долота.

Виллем спешился, затем, вспомнив уроки регента, уверенной рукой зарядил пистолет и с оружием наготове вошел в трактир. Конечно, его движения стеснял костыль, но тем страшнее становилась угроза: при такой неловкости выстрел мог прогреметь и случайно.

Сестру он заметил с порога: Петра и Эрнст сидели за столом, как обычные путешественники, и завтракали. Перед ними лежал чуть забрызганный супом круглый хлеб, стояла миска с салатом, наконец, рядом красовалось главное лакомство — головка сыра с красной коркой, Роттеваль как раз в эту минуту отрезал от него ломтик.

Деруик впервые увидел сестру и кучера вместе, мало того — в обстановке, намекавшей на близость между ними, и вдруг ему показалось, что перед ним хорошая пара, что Эрнст подходит сестре куда больше, чем Элиазар, и что союз наследника Берестейна с Петрой выглядит противоестественным. До этой встречи он собирался действовать стремительно: вот застигнет парочку врасплох, пригрозит кучеру оружием и уведет сестру, — а теперь застыл на месте, теперь ему недоставало сил… да и смысла он, пожалуй, во всем этом уже не видел. Сплошные сомнения — не пошевелить ни рукой, ни ногой…

— Что за чертовщина! — выругался Виллем, опустив пистолет.

Плохо вставленный кремень выкатился из гнезда и упал на каменные плитки, возница, услышав характерный звук, поднял глаза от сыра, увидел брата Петры, испугался и, дернувшись, свалился со стула. Падая, он зацепился рукой за сиденье, потянул плечо, и не совсем еще зажившая рана открылась вновь.

На рубашке Эрнста проступила кровь, алое пятно набухало, росло, а по лицу раненого с такой же скоростью разливалась бледность.

— Ай! — взвизгнул вместо него кто-то из сидевших в зале.