— Осталось еще развесить зеркала, венки и эмблемы, — сообщила служанка, даже не улыбнувшись в ответ на похвалу. — Сейчас принесу все это с чердака.

Виллем пару раз одобрительно кивнул, но, приглядевшись к Фриде, понял по какой-то мелочи не то в ее облике, не то в поведении, что не все тут идет так гладко, как кажется. Опершись обеими руками на подушку костыля, продавившего ему уже всю подмышку, он спросил:

— Что-то случилось, Фрида? Где мои брат и сестра?

— Сударь, мы готовимся к свадьбе, но у нас нет никаких вестей от жениха.

— Как это так?

— Ни Элиазар ван Берестейн, ни его отец после торгов здесь не появились. Ваш брат пошел чего-нибудь узнать — думаю, к ним.

— А Харриет?

— Нанимает музыкантов на завтра.

— Почему на завтра? Свадьба же сегодня вечером!

— Нет, мессир, завтра. Сегодня воскресенье, а жениться в воскресенье — не к добру.

У Виллема от тревоги сжалось сердце, все внутри противно задрожало. На глаза попался грубо вылепленный пряничный купидон со злорадной, как ему почудилось, улыбкой. Виллем сдернул куколку с веревочки, швырнул на пол и растоптал. Испуганная служанка попятилась к лестнице.

— Петра! Где Петра? — вдруг спохватился старший брат, только теперь вспомнив, что оставил девушку сидящей на крупе коня. Там он ее и нашел — позади седла, в той же позе, бледную и застывшую.

— Все хорошо, милая… Твой жених где-то порхает, но у меня найдется сеть, чтобы его поймать. Обещаю: он на тебе женится еще до полуночи — если потребуется, под дулом пистолета!

Дом ректора был всего через несколько улиц от Крёйстраат, но Виллему показалось, будто он пересек целый континент. Ему не терпелось увидеть Паулюса, он так дергал за цепочку колокольчика, что оборвал ее, и тогда принялся молотить по двери кулаками. Слуга, услышав вместо звонка громовые удары, высунул голову.

— Дома ли господин Берестейн? — спросил Деруик.

— Его нет.

— А его сын?

— И молодого господина нет.

— Впустите меня.

— Не впущу!

Деруик навалился на дверь, стараясь прорваться в дом, но не тут-то было: слуга крепко стоял на ногах и сумел удержать незваного гостя, однако шум поднялся такой, что на верхнем этаже открылось окно и высунулась голова в ночном колпаке. Лицо у Элиазара было недовольное.

— Я имею право хотя бы у себя дома посидеть спокойно? — сердито, как будто на чужого, набросился он на Виллема.

— Жениху посидеть спокойно в своем доме? В день свадьбы? — удивился тот.

Голова скрылась, окно захлопнулось, но минуту спустя слугу на пороге дома Берестейнов сменил наследник хозяина с повязанной вокруг шеи салфеткой — видимо, хотел подчеркнуть, что ему помешали ужинать. Виллем, юноша благовоспитанный, увидев его, невольно потянулся к шляпе — вот уж глупость! Конечно, он тут же отдернул руку, но — поздно, слишком поздно, вот так же всегда слишком поздно отдергивают руку, коснувшись раскаленного края сковородки. Элиазар, даже и не подумав поздороваться, напустился на незваного гостя:

— Виллем ван Деруик! Как же у вас наглости-то хватило явиться сюда после того, что вы вчера проделали с моим отцом! Вам бы сейчас лучше спрятаться! Вам бы лучше пересидеть в каком-нибудь бочонке для селедки!

Нападение было таким неожиданным, что и здоровая нога под Виллемом подогнулась.

— А что я такое с ним проделал?

— Что? — прошипел Элиазар, ткнув его в грудь твердым и острым, как дротик, пальцем. — Вы унизили Константина Хёйгенса, одного из самых высокопоставленных людей в Соединенных провинциях, и Хёйгенс сегодня утром был очень груб с моим отцом, сказал, что это отец во всем виноват и еще поплатится!

— Но… но я ведь действительно повышал ставку по совету вашего отца!

— Вот уж нет! Отец, наоборот, предостерегал вас, просил не задевать этого вельможу, обходиться с ним повежливее… Видите ли, когда имеешь дело с приближенными принцев, надо вести себя осмотрительно, быть деликатным и думать, что говоришь!

— Я…

От волнения Виллем выронил костыль. Самому подобрать его и распрямиться, держа его в руке, оказалось совсем не просто, но работа, которую юноше пришлось проделать, оказалась для него спасительной. К тому времени, как он поднялся, ум его прояснился и мысли пришли в порядок.

— Сударь, здесь явно какое-то недоразумение, и я постараюсь быстро с ним разобраться. А поговорить хотел совсем о другом: мы с вашим отцом условились, что свадьба состоится, как только будет собрано приданое, я считаю свои обязательства выполненными и потому пришел весьма смиренно напомнить вам о ваших.

— Мне кажется, сударь, вы надо мной смеетесь.

Деруик не упал только потому, что присел на низкую стенку — в такой позе он мог держаться увереннее.

— Может быть, вам неизвестно, что сейчас происходит в Харлеме? — издевательски поинтересовался Элиазар, играя концом салфетки. — Так знайте: сегодня утром регенты нашего города собрались, чтобы обсудить тюльпанные аукционы. Им давно не нравилась эта беспорядочная торговля, и они так и так намеревались ее обуздать, а вчерашняя продажа луковицы Semper Augustus по совершенно неслыханной цене подкрепила это намерение, потому регенты признали недействительными все сделки с тюльпанами, заключенные в пределах харлемской юрисдикции со времен последней посадки, то есть с осени.

Виллем, которому не удалось сразу охватить умом эту невероятную новость, — вот так же не обхватишь руками непомерно толстый ствол дерева, — расстегнул две пуговицы на вороте, чтобы легче было дышать, потом, собравшись с мыслями, попросил объяснить подробнее:

— Вы говорите, что продажи… что все продажи аннулированы?

— Да, принято именно такое решение. Деньги, выплаченные покупателями, должны быть возвращены до последнего стёйвера. Во всяком случае, регенты на это надеются.

— Но луковицы…

— Если их не успели посадить в землю, луковицы тоже будут возвращены. Хотя какая разница, все равно они теперь ничего не стоят. Чего может стоить товар, который нельзя продать?

— А луковица Semper Augustus? Где она? — спросил Деруик.

Элиазар сунул руку под салфетку и вытащил завернутую в шелковый платок двойную луковицу.

— Вот.

Виллему трудно было поверить в очевидное. А вдруг луковицу за ночь подменили, и эта — менее ценная, а вдруг равнодушные руки как-нибудь повредили ее? Он внимательно осмотрел луковицу, взвесил ее на ладони, затем, осторожно сняв шелуху, лизнул верхушку, словом, он долго и придирчиво, как это принято у цветоводов, ее изучал и, придя к выводу, что перед ним та самая луковица, из-за которой пришлось вчера вступить в схватку с господином Хёйгенсом, и что она цела и невредима, испытал огромное облегчение.