Синие ночи с мерцанием звездных россыпей. Рассветы с дыханием зимней студи. Как песок хрустящие утренники. Солнечные, ветреные дни с вдохновенным пением скворцов. Такова вторая весна Андрея Рублева в Троицком монастыре, весна 1392 года…

Монастырь под весенней луной. Полосы лунного света в темноте пустого храма стелют по полу три узеньких пушистых от пыли половика.

Шорохи в тишине. Полевые мыши скребутся под полом. Потрескивают бревна, оттаивая от зимней мерзлости.

Перед киотом с образом Христа, окованным серебряным окладом, огонек в лампаде желтит бликами металл и слегка высветляет лик Спасителя. Шевелится временами огонек, а от этого лик то светлеет, то совсем теряется в черноте.

Царские врата в алтарь распахнуты. Через большое окно лунный свет заливает алтарь голубизной, на престоле блестит серебряная дарохранительница.

Перед престолом на коленях стоит игумен Сергий, припав в земном поклоне лбом к полу. Вот он выпрямился, и посветлело его бледное от лунного света лицо. Покойное, умиротворенное раздумиями старческое лицо.

По весне частыми стали ночные молитвы Сергия в храме. Изнурявшие зимние недуги нежданно покинули тело, перестали тоскливо похрустывать колени и смолк комариный писк в ушах, однако на смену недугам телесным пришли тягостные мысли о болях души. Появилось необоримое желание вспоминать, вспоминать и вспоминать обо всем, что кануло в Лету.

Теперь игумену его жизнь кажется долгой. Не раз ему приходилось сворачивать в сторону с избранного пути. Некогда он, холодея от малодушия, временно уступал желаниям людей, у которых была власть и сила мешать ему внедрять в жизнь задуманную им житейскую правду. Все изменилось, когда он обрел наконец цель своей жизни – освобождения Руси от порабощения. Эта цель превращала его, смиренного монаха, в воина, способного убедительным словом воодушевлять всех, кто шел на врагов с мечом в руке.

И все-таки некоторые из душевных ран саднили до сей поры.

Первую, и самую тяжелую, нанес брат Стефан, старший любимый брат, с которым была задумана и основана на Маковце обитель. В ту светлую пору смелая молодость звала трудиться. Вырубая лес и сооружая тын вокруг первых келий и убогого храма, умилялись до слез каждой новой келье, от сознания, что люди верили в замысел обители, в которой уставшие от страдания смогут находить утешение.

Разлад с братом начался, когда Сергий, став игуменом, ввел в обители общинножитие. Потом был уход брата в московский Богоявленский монастырь и его возвращение в обитель и новый разлад из-за того, что Стефан начал сеять среди монахов недовольство нововведениями Сергия, укрепляющими единство братии. После высказываний монахов, недовольных строгостями общинножития, Сергий внезапно покинул монастырь и вернулся в свою обитель лишь после уговоров Алексия. Выполнив желание митрополита, Стефан переселился в Москву, в Симонов монастырь. Теперь брата уже нет в живых, но боль, причиненная им, в душе Сергия так и не утихла. Сергий скорбит, что именно брат не смог сколупнуть со своего разума коросту вожделения, коим больно боярское сословие.

Сергий помнит, какой страх сковал его, когда московский князь Дмитрий с воеводами и боярами прибыл в монастырь за благословением на ратный путь. Помнит и победу на Куликовом поле, которая будет памятна до тех пор, пока будет жить Великая Русь. Только понимает Сергий, что теперь это все минувшее, а настоящее – это тревога о будущем монастыря. Слава обители растет. Богомольная Русь заполняет обитель мирскими соблазнами. Сергию известно, что, несмотря на его запреты, обитель богатеет, за ее стены проникают корыстолюбие и стяжательство, а у монахов копится неприязнь друг к другу. Видит Сергий недовольные взгляды покорной с виду братии и понимает, что, как только он перестанет дышать, созданная им святая деревянность обители сгинет. Будут в обители каменные храмы и стены, и разговор с князем Юрием убедил Сергия в этом окончательно.

Но у Сергия есть и светлые, радостные мысли, помогающие сердцу гнать по старческому телу теплую кровь жизни. Они в том, что его ученики хранят основанные им монастыри, что летописец Епифаний пишет в Троице правду о житье Руси, что в обители пишутся книги и иконы, созданные руками Даниила Черного и Прохора из Городца, что творит в нем одаренный тонким чутьем красок живописец Андрей Рублев, от икон которого трудно оторвать взгляд. По слову Сергия монастырь блюдет вместо него Никон, но кем он станет для обители – охранителем ли ее деревянной убогости или созидателем ее новой каменной славы, – Сергию знать не дано.

Семьдесят восемь лет – долгий путь. Сергий устал. От усталости и от тягостных мыслей он подолгу молчит, а монастырь тем временем начинает жить шепотом.

Иконописная палата примостилась неподалеку от Плотничьей угловой башни. Сруб ее длинный, но узкий. С двух сторон продольные окна. Рамы с натянутыми бычьими пузырями на летнюю пору вынуты. В палате сумрачно. Застоялся в ней крепкий запах рыбьего клея, масел, сухого дерева и затхлой воды в кадках, поставленных на случай пожара. К побуревшим бревенчатым стенам, с натеками смолы, прислонены доски. Некоторые под левкасом. На стенах грудно развешаны уже написанные иконы, ожидающие лакировки. Дощечки с контурами икон и иные из них уже тронуты первыми разноцветными мазками. В переднем углу перед образом Троицы погасла лампада.

В палате людно. Восемь чернецов-живописцев заняты своими делами. День пасмурный. Несподручно писать иконы. В солнечные дни палата почти пустует. Живописцы предпочитают писать на воле.

Живописцы отличаются друг от друга и по возрасту, и по разговору, и по цвету волос. Двое чернявых, безбородых перед окнами острыми топорами соскабливают с досок тонкие стружки. Один из иноков – Пахомий – ученик Даниила Черного, а второй – Стахий, бывший воин, который, вернувшись с Куликова поля, принял постриг в память гибели Пересвета в бою с Челубеем.

Большинство чернецов, утонув в раздумиях, наносят контуры будущих икон. Рыжебородый дородный чернец, засучив рукава подрясника, покрывает левкасом доску размером чуть выше его роста.

Курносый парнишка монотонно читает кондак из акафиста Пресвятой и Животворящей Троице. Староста палаты, седобородый старец Ананий, сидит возле двери. Вслушиваясь в его сбивчивое чтение, борется с одолевающей дремотой.

Рыжебородый, прислонив к стене залевкашенную доску, вытирая руки холстиной, оглядел палату, откашлявшись, громко сказал:

– Утрось повидал, как семеро возков с боярами пожаловали, ездят бояре от скуки. А кони ихние сытые, да все разных мастей – аж залюбовался.

– У бояр грехов полным-полно, вот и мотаются по монастырям, выискивая, в которых от грехов подешевле освободиться, – продолжая осиливать дремотность, безразлично высказался Ананий.

– Я к чему помянул бояр. Может, станут покупать иконы, а значит, будем с прибытком.