— Что-то я не очень улавливаю вашу мысль, — признался викарий. — Поясните, пожалуйста.

— Извольте. Была она на шабаше со своими подружками. На алтарь её положили для какого-нибудь их ритуала, не думаю, что смертельного. Потом сержант Айзанханг спас её, вот она и затаилась у него дома. Сюда попала случайно, потому что Бог нам помогает. Увидела одну из своих хозяек и боится слово сказать, чтобы та её не обратила, допустим, в жабу. Как думаете? И потом, помните ли вы какие-нибудь случаи, чтобы ведьмы и колдуны воровали взрослых людей? Детей да, но — взрослых? Ведь как попадают в ковен? Через посулы и обещания в него заманивают, и вот несчастная жертва уже подписывает контракт с дьяволом. По-моему, очень правдоподобно.

Доктор Шварцконц задумчиво закатил глаза, вытянул губы и покивал.

— А в этом действительно что-то есть. Но что вас натолкнуло на подобные мысли?

— Да это же очевидно! — проворчал Фазольт.

Фридрих Фёрнер тоже задумался. Он стоял, глядя то на фрау Флок, то на Эрику, поглаживая свою бороду, и молчал.

— Но почему вы отрицаете жертвоприношение? — наконец поинтересовался он.

— Я не отрицаю, но считаю что это слишком очевидно. Да и где мотив? Тем более у нас есть показания, что её отец сам был колдуном…

— Он не был колдуном, он был честным католиком и хорошим оружейником, — перебила его Эрика срывающимся голосом.

— Пусть даже так, — согласился Фазольт. — И всё равно, мотив какой-то… натянутый. Вы не находите? Зачем кому-то убивать дочь кузнеца? Это же не бургомистр какой-нибудь…

— Я вас прекрасно понимаю, — кивнул Фёрнер. — Но давайте к делу. Что вы предлагаете?

Пока судьи были заняты спором, Готфрид слегка наклонился к уху Эрики и зашептал:

— Скажи, что Флок ведьма! Скажи, иначе они сожгут тебя! Ну же, пожалуйста…

Его голос надломился, как у плачущего.

Эрика молчала. Она всегда молчала, когда боялась спорить с ним.

Фазольт пожал плечами.

— Предлагаю признать, что она не хочет отвечать по-хорошему.

— А следовательно в пыточную её, — кивнул Шварцконц.

Фёрнер молчал. Даже Дитрих, чьё мнение по этому вопросу было давно известно, стоял в замешательстве.

Сам же Готфрид понимал, что нужно что-то делать. Но что? Он только тискал спинку стула Эрики так сильно, что ногти заскребли по дереву, как скребёт крышку гроба заживо похороненный.

С другой стороны Фазольт был прав. Зачем кому-то убивать дочь кузнеца?

— Байер, будьте добры, покажите фройляйн Шмидт инструменты.

Дитрих растерянно посмотрел на Готфрида, собрал свой инвентарь в охапку и принялся раскладывать его на столе перед Эрикой.

Она мгновенно побледнела, глаза её забегали. Она смотрела то на Дитриха, то на Готфрида, то на инквизиторов, то на Доротею Флок. Та же, измученная пытками и допросами, сидела, поджав губы, и молчала.

В голове Готфрида забилась судорожная мысль: выхватить шпагу и заколоть Фазольта, заколоть Шварцконца… А Фёрнера? Оставить, чтобы потом самому остаться без головы? А солдаты за дверью? Даже если удастся убить судей, солдаты за дверью услышат шум, а снаружи их ещё десяток…

Как хотелось не думать, не чувствовать, не знать эту девушку. Как хотелось… проснуться.

Но он не проснулся. А всё так же стоял позади Эрики, вцепившись в спинку стула, и ждал.

— Герр викарий, вы не находите, что Айзанханг несколько… предвзято относится к свидетелю?

Фёрнер оценивающе поглядел на Готфрида, погладил бородку, а потом скомандовал:

— Айзанханг, отойдите к двери.

Ноги Готфрида подкосились и по телу прошла дрожь. Оно словно стало деревянным. Он медленно пошёл к двери, поймав по пути испуганный взгляд Эрики.

С указанного места ему был виден весь зал: судьи, сидящие справа; Доротея Флок, повёрнутая спиной к нему; Дитрих со своим инструментом и изредка бросающий на него взгляды через плечо; Фридрих Фёрнер, стоящий в центре зала и поглаживающий бороду…

И Эрика. Её лицо. Её зелёные глаза и страх в них.

— И позовите двоих стражников, пожалуйста, — обратился к нему Фазольт.

Готфрид приоткрыл дверь и пригласил двоих солдат внутрь.

— Вот и хорошо, — кивнул Фазольт, когда сержант оказался между двух металлических статуй, этих жерновов мельницы правосудия. — Если сержант Айзанханг попробует как-либо воспрепятствовать процессу, помешайте ему, пожалуйста.

— Так точно, — отозвались жернова правосудия.

И Готфрид вдруг понял, что чем выше забирался он по служебной лестнице, тем ниже опускался. Сначала он был таким же бездумным орудием, но по мере того, как одно звание сменяло другое, для совести оставалось всё меньше отговорок. И вот он уже золотарь, как сказал Дитрих. И только чудом избавляется от дерьма, которое его окружает, задрав кверху свою сержантскую морду и привстав на носочки. Но вот сейчас, кажется, даже это не поможет.

— Эрика Шмидт, — между тем сказал Фёрнер. — Видели ли вы присутствующую здесь фрау Флок или же её мужа на шабаше в ночь на первое мая?

— Нет, я же сказала вам, — ответила она, и её умоляющий взгляд обжёг сердце Готфриду.

— В таком случае, может быть вы видели их на поминках по вашему досточтимому отцу?

— Н-нет, — после паузы ответила Эрика. — Я вообще не видела её мужа.

Готфрид видел, что она очень боится, что она хочет как-то оправдаться, избежать мучений, но взгляд в глаза Доротее не даёт ей этого сделать. Что это, самоотверженная жалость или колдовство? Эта ведьма напротив управляет Эрикой?

— Ну же, может быть вы помните хоть что-то, связанное с ней? Может быть вам кто-то что-либо говорил о семействе Флоков, может быть вы что-то слышали?

Снова зелёные глаза Эрики встретились с глазами Доротеи, потом опустились вниз, поднялись на Дитриха, на судей и вернулись к Готфриду.

Мольба и страх — вот что читалось в её глазах.

— Скажи «да», скажи «да», — повторял он одними губами и чуть заметно кивал, чтобы она поняла. Глаза начало предательски щипать.

Но Эрика отвела взгляд. Готфрид не мог видеть лица Доротеи, но был уверен, что она злорадствует.

— Как видим, допрашиваемая не хочет сознаваться, — констатировал Фазольт. — Байер, давайте начнём с колодок для ног.

Дитрих взял жутковатое приспособление, деревянные жвала с металлическими зубами-шипами внутри, и принялся раскручивать направляющий винт, чтобы между деревянных челюстей можно было вставить ногу Эрики.

Готфрид тискал эфес шпаги и кусал губы. Эрику била крупная дрожь.

Висело молчание, только скрипел винт в тисках, да скрипело перо секретаря.