В качестве примера я упомяну то, что буду называть «теорией радио» для мозга. Представьте, что вы бушмен из пустыни Калахари, споткнувшийся о транзисторный радиоприемник, валяющийся на песке. Вы можете поднять его, покрутить ручки и внезапно, к своему удивлению, услышать голоса, льющиеся из этой странной коробочки. При наличии любопытства и научного склада ума вы можете попробовать понять, что происходит. Можно поддеть заднюю крышку и обнаружить клубочек проводов. Теперь предположим, что вы начинаете тщательное научное изучение того, что вызывает эти голоса. Вы замечаете, что каждый раз, когда вы выдергиваете зеленый провод, голоса пропадают. Если же присоединить провод обратно к его контакту, голоса снова появляются. То же самое верно для красного провода. Дергаете черный провод — голоса начинают искажаться, а удаление желтого провода уменьшает громкость до шепота. Вы тщательно проходите по всем возможным комбинациям и делаете внятное заключение: голоса зависят от целостности схемы. Поменяйте схему, и вы испортите голоса.

Гордясь своими открытиями, вы посвящаете свою жизнь развитию науки о том, как определенные конфигурации проводов вызывают к жизни волшебные голоса. Приходит время, и какой-то юноша спрашивает вас, каким образом несколько простых контуров с электрическими сигналами могут породить музыку и разговоры. Вы признаете, что не знаете, но настаиваете, что ваша наука с минуты на минуту разберется с этой задачей.

Ваше сознание ограничено тем, что вы абсолютно ничего не знаете о радиоволнах и, если брать шире, об электромагнитном излучении. Тот факт, что в далеких городах существуют конструкции под названием радиомачты, которые посылают сигналы с помощью невидимых волн, двигающихся со скоростью света, настолько чужд для вас, что вы не можете это даже представить. Вы не можете увидеть радиоволны, вы не можете попробовать их на вкус, ощутить их запах, и у вас даже нет ни малейших причин оказаться достаточно изобретательным, чтобы вообразить их. И даже если вы придумали невидимые радиоволны, которые переносят голоса, кого вы сможете убедить в своей гипотезе? У вас нет технологии, чтобы продемонстрировать их существование, а все обоснованно скажут, что бремя доказательств лежит на вас.

Поэтому вы становитесь «радиоматериалистом». Вы заключаете, что правильная конфигурация проводов каким-то образом порождает классическую музыку и умный разговор. Вы не осознаёте, что у вас отсутствует гигантская часть головоломки.

Я не утверждаю, что мозг подобен радио, то есть мы приемники, собирающие отовсюду сигналы, и что наши нейронные сети предназначены для такой работы; но я обращаю внимание, что это может быть верным. В современной науке нет ничего, что опровергало бы эту точку зрения. Со своими небольшими знаниями на данном этапе истории мы должны держать концепции, подобные этой, в большом картотечном шкафу, где хранятся идеи, в пользу которых или против которых мы пока не можем вынести решение. Поэтому даже если мало кто из ученых разрабатывает эксперименты для эксцентричных гипотез, всегда нужно выдвигать идеи и нянчиться с ними как с потенциальными возможностями, пока не появятся доказательства для той или иной стороны.

Ученые часто говорят о принципе экономии (например, «простейшее объяснение, видимо, верно»), также именуемом бритвой Оккама[349]; однако мы не должны соблазняться видимым изяществом аргументации при подобной бережливости; такая аргументация терпела в прошлом неудачу как минимум не реже, чем преуспевала. Например, экономнее принять, что Солнце вращается вокруг Земли, что атомы в микромире ведут себя по тем же правилам, что объекты обычных размеров, и что мы воспринимаем именно то, что находится снаружи. Все эти утверждения долгое время защищались с позиции такой экономности — и все оказались неверными[350]. С моей точки зрения, использование принципа экономии не является аргументом вообще: его типичное действие — закрыть более интересную дискуссию. Если история и учит нас чему-нибудь, так это тому, что никогда нет ничего хорошего в предположении, что какую-то научную проблему можно загнать в угол.

На данном этапе истории большинство людей из нейронаучного сообщества разделяют материалистические и редукционистские взгляды и принимают модель, утверждающую, что мы являемся совокупностью клеток, кровеносных сосудов, гормонов, белков и жидкостей, и все это следует базовым законам физики и химии. Каждый день нейробиологи идут в лаборатории и работают, приняв в качестве базового допущения то, что достаточное понимание отдельных частей даст понимание целого. Подход «раздели-это-на-самые-маленькие-кусочки» — тот же самый успешный метод, который наука использовала в физике, химии и реверс-инжиниринге для электронных устройств.

Однако у нас нет никакой реальной гарантии, что этот подход будет работать в нейронауке. Мозг с его частным субъективным опытом не похож на все проблемы, за которые мы брались до этого. Любой нейробиолог, который говорит вам, что с помощью редукционистского подхода мы уже обложили эту проблему, не осознает всей ее сложности. Помните, что каждое поколение до нас работало исходя из предположения, что у нас уже есть все основные инструменты для понимания Вселенной, и все поколения без исключения ошибались. Просто представьте попытки построить теорию радуги без понимания оптики, стремление понять молнию без знания электричества или изучение болезни Паркинсона до открытия нейромедиаторов. Разумно ли думать, что именно нам повезло родиться в том идеальном поколении, когда предположение о всеобъемлющем могуществе науки наконец стало истинным? Или более вероятно, что через сто лет люди оглянутся на нас и поразятся, как можно не знать то, что они знают? Как и у слепых людей в главе 4, у нас нет зияющего отверстия черноты в том месте, где у нас не хватает информации, — мы просто не улавливаем, что чего-то не хватает[351].