фаворе.

— Верная мысль! Без дежурных электриков — горе.

Мудрый совет коллективу силенок придаст.

— Что ж, целомудрию куриц поможем спастись.

Я бы убрал петуха. Гривуазная птица!

— Вы полагаете, курицы будут носиться?

— Я полагаю, что курицы будут нестись.

— Лучше вы нас рассудите. Заспорили вновь

наши наладчики, снова гудит общежитье:

«Яйца! Нет, куры!» Товарищ писатель, скажите

как гражданин — что сначала-то было?

— Любовь!

— Не до любви. На работе трещит голова:

бройлер-дай-бойлер-дай-трейлер. А с премией —

глухо.

— Ласки лилей мне милее, чем слов оплеуха.

Лилию знаете?

— Лильку-то? Как дважды два!

— Ах, дважды два? Сколько это? Забыл, хоть умри.

Магия цифр! Кабалистика! Я цепенею.

В школе считал до пяти, а теперь лишь умею:

и — раз-два-три,

раз-два-три,

раз-два-три,

раз-два-три.

Андрей ВОЗНЕСЕНСКИЙ

Необъяснимо!

О Ефросинья! Необъяснимо!

Цыпленок — синий! Молчит, как мимы.

А в синем пламени керосинки

не апельсины — желток на синем.

Непостижимо — что было позже.

Непостижимо — что было раньше.

Но сокровенные из подкожных

за эту синьку отдал я башли.

А так хотелось яйцо в мешочек

не за наличные — за спасибо.

Но нет мессии! И рядом корчится,

едва проснешься, цыпленок синий.

А небо сине на белом свете,

и васильки безмятежно сини,

и лен синеет. Вы не посмеете

их, как цыпленка! Вы их спасите!..

Я в ностальгии по лососине

гляжу на чудища магазинные,

необъяснимые Ефросинье.

Но Ефросиньею объяснимые.

Василий БЕЛОВ

Сотона

Луна не поднимала головы, но было светло. Звезды высыпали, как ярыжки на дармовое, и ошалело мигали. Тяжелый туман полз на карачках от сельпо, цепляясь за прясла отходящих ко сну дворов. Сирень изошла слезой, словно девочка, хватившая сурового зелья вместо кваску, и затаилась. Пьяный ветер спутался с кривой березой и присмирел. Кондовую тишину захмелевшей ночи разорвал дикий вопль:

— Алкоголик несчастный! Иди в баню!

Иван круто отвалил от избы и побрел в курятник.

— Петя! Петушок! Заспался, парень, заспался. Вставай работу работать. У тебя выпить нечего? У-у, санапал малохольный! — не пьешь, не куришь. Зато по дамской части даешь дрозда. Женского персоналу развел, ровно турецкий прынц. Раскулачивать пора.

Дроля я да дроля ты.

Дроля — маковы цветы.

Дроля, я в тебя вчирикался.

Вчирикалась ли ты?

Но путевых курей у тебя, Петр, нетути. Путевая баба по деревне пройдет, что твой пароход «Леваневский». Сурьезная баба в грязь лицом не ударит. А ты, Петя, топчешь всех кряду, и народ к тебе с уваженьем. А меня, к примеру, Шурка спать не пускает. Я ёйный дареный кисет пропил. Приспичит, Петя, и душу заложишь.

Моё залетку величать

Ляксандра Николаева.

Под ручку с ягодкой прошел —

Она меня облаяла.

Присоветуй лучше, как деньгами разжиться. Вспомни-ко, парень, от каких таких кровей ты взялся? От курей аль от еец? Я те стакан пшена скормлю. Сказывай, дак я в Мурманской подамся, ученым людям доложу: мол, так и так. Тоды за подсобленье наукам мне грамотешку пожалуют. Настоящая дадена Ивану Васильеву, как он есть передовой отряд за производительность качества и водку пьет с пониманьем, за что положены ему отрез сукна на юбку — отдать Шурке — и красненькая для сугрева души. Я ведь, Петя, и печник справный, и плотник подходящий, но пропоец я — отменный. Довелись схлестнуться с ерманцем, с хренцузом аль с меринканцем — миску диколону ихного ложкой схлебать — не осрамлюсь. Не подкачаю! За это меня бригадир ценит, писателя мне потрафляют, Петя, а может, завалялось где, может, поднесешь? Не держишь белоглавку-то? Пошто эдак? У-у, блудня инкубаторской! Небось, все курям спаивать? Погоди, я те шороху наведу. На Восьмой март живого ощиплю! Сотона!

Владимир Войнович

(р. 1932)

Баллада о холодильнике

Дружеская пародия на Беллу Ахмадулину,

посвященная ей же

Воспоминаний полая вода

Сошла и ломкий берег полустерла…

Нальем в стаканы виски безо льда.

Ополоснем сухую полость горла.

И обожжем полуоткрытый рот,

И помянем, мой друг и собутыльник,

Давнишний год, метро Аэропорт.

Шестой этаж и белый холодильник.

Который так заманчиво журчал

И, как Сезам, порою открывался.

И открывал нам то. что заключал

В холодных недрах своего пространства.

Пусть будет он во все века воспет

За то, что в повседневности враждебной

Он был для нас как верный терапевт

С простым запасом жидкости целебной.

Была его сильна над нами власть.

Была его к нам бесконечна милость…

К нему, к нему душа твоя влеклась,

Да и моя к нему же волочилась.

А на дворе стоял тогда застой,

А на дворе стоял топтун ущербный.

А мы с тобой садилися за стол -

И холодильник открывался щедрый.

1988