Но для нас этот остров навсегда останется казачьей Голгофой... Много слышал о Лемносе, но даже не мечтал побывать на нем. Счастлив, что удалось поклониться праху наших земляков-соотечественников. И будто по их благоволению, нас приняло в себя Эгейское море! Впервые за весь поход удалось войти в воду, да еще какую — освященную близостью Афона. Бросились в волны с городского пляжа. Жаль, нет маски — несколько раз нырнул с открытыми глазами — песчаное дно усеяно осколками амфор и прочей древней керамикой. Взял один черепок на память. Напишу на нем — «Лемнос».

22 июля. Чана-Кале. Пролив Дарданеллы

Утром распахнул штору — ба, да мы уже в Дарданеллах! А рядом встал белый круизный лайнер на голову (на три палубы) выше нашего красавца, и зовут его «Си бурн». Однако любоваться некогда — мы подгадали как раз под морские учения НАТО, и надо поспешать, пока не закрыли здешнюю акваторию. До Галлиполи еще предстоит добираться на пароме — город на северном берегу Дарданелл, то бишь в Европе, а мы пока в Азии. Замечательное выйдет плавание — за час из Азии в Европу попадем. В мире только две евразийские страны — Россия да Турция.

Проскочили по Мраморному морю мимо турецких десантных кораблей — успели! Теперь едем по суше в сторону Галлиполи. Дорога почти такая же, как шоссе из Севастополя в Ялту: слева сосны, итальянские пинии, справа море. Мраморное море. А еще подсолнуховые поля — одно за другим. Кубань да и только!

Для многих из нас, особенно для членов рабочей группы по восстановлению кургана памяти, Галлиполи уже почти родной город, побывали здесь и на закладке мемориала, и на открытии, и вот теперь новая встреча...

Но сначала о тех давних событиях на этой древней земле... Итак, вернемся в ноябрь 1920 года...

Я видел, как уходила в небытие Русская армия. Видел на подлинных фотографиях, сделанных в Севастополе, Бизерте, галлиполийских лагерях, в последних сербских, болгарских становищах русских полков. Те, кто семьдесят лет продержал эти уникальные снимки в чекистских сейфах, называли эти полки «белогвардейскими», «врангелевскими». Но они были прежде всего русскими полками. Они носили русские погоны и русские ордена, они унесли с собой русские знамена и перед русскими иконами они творили не «врангелевские» — а православные молитвы.

Дроздовцы, корниловцы, марковцы, алексеевцы — они покинули родину разбитыми, но не сломленными.

Русская армия и Советская армия уходили из истории по-разному. Я видел, как уходила моя, Советская... Сначала она уходила из Германии, из ГДР...

Лето 1989 года Берлин. Уже была сломана пограничная стена и можно было ходить в западную часть германской столицы. Я был поражен, когда увидел, что все подступы к Рейхстагу были завалены советскими офицерскими тужурками — полевыми, повседневными, парадными... На парапетах и тротуарах, газонах и лотках навалом лежали шинели, бриджи, фуражки и погоны всех родов войск. Обиднее всею было видеть, что продавали советскую амуницию турки. Местные, берлинские турки, облаченные для рекламы товара то в полковничью папаху, а то и в генеральскую бекешу, несмотря на палящее солнце. Они продавали американским, французским, английским туристам знаки «Гвардия» и «Отличник Советской Армии», переходящие красные знамена и хромовые сапоги, пилотки и ушанки, офицерские ремни с портупеями и солдатские плащ-палатки. Только в районе Тиргартена, где земля в сорок пятом была устлана убитыми бойцами в почти таких же гимнастерках, можно было обмундировать по меньшей мере полк.

Еще держали власть Политбюро ЦК КПСС, КГБ, Главпур и командование ГСВГ — «Группы Советских Войск в Германии», но Советская Армия уже снимала с себя мундиры и погоны, толкала их с рук за твердую валюту. Я брал с лотков эти вещи, рассматривал: может быть, распродавали складские запасы? Нет, фуражки были подписаны изнутри фамилиями их бывших владельцев, а на ношеных тужурках пестрели ленточки должно быть тоже уже сбагренных наград. Офицерскую форму продавали прямо с плеча. Продавали не от голода, а от желания обзавестись валютой, чтобы успеть, пока не вывели в СССР, купить «видюшник» и фирменные «джины».

Вот майорские погоны с голубыми авиационными просветами. Такие носил после полета в космос Юрий Гагарин. Вот офицерская полевая фуражка. В такой погиб мой друг Володя Житаренко, когда, выйдя из БТР, поймал пулю чеченского снайпера. Вот шинель, воспетая Александром Твардовским, — «суконная, казенная, у костра в лесу прожженная солдатская шинель...».

Хорошо, что отец, прошедший войну от первого выстрела до победного залпа, не видел этого зрелища. В 1989-м рейхстаг стоял в густой канве брошенных на продажу мундиров — так в 1945-м бросали к подножию Мавзолея знамена вермахта. Выходило так, что спустя сорок четыре года немцы (немцы ли?) взяли моральный реванш за ту великую нашу победу.

Апофеозом национального позора в Берлине стал пьяный президент, отпихнувший капельмейстера и взявшийся дирижировать «Калинкой» на проводах последнего эшелона теперь уже не советских — российских войск. В бывших советских военных городках до сих пор ржавеют па постаментах брошенные танки.

* * *

Куликово поле, Бородинское поле... Было еще немало других — безымянных — полей и именных курганов, покрытых русской ратной славой. И вот Голое поле — Галлиполи — безвестный турецкий городок на каменистом берегу Мраморного моря. Здесь тоже была одержана одна из самых отчаянных побед русского, нет, не оружия, — воинского духа.

Злая осень 1920 года... Рок изгнания забросил 1-й армейский корпус генерала Кутепова в это турецкое захолустье, изрытое и избитое британскими снарядами. В Средние века здесь был невольничий рынок, где продавали в рабство плененных казаков-запорожцев. С той давней поры тоской по родине здесь был пропитан каждый камень, каждый комок прокаленный солнцем земли. Чужой земли...

Как ни странно, популярнейшая советская песня «Летят перелетные птицы...» звучит так, как будто написана она о них, белых воинах: «Не нужен нам берег турецкий, и Африка нам не нужна...» А им-то и выпал этот «берег турецкий», да и Африка тоже...

Зимой — сырые промозглые ветры. Летом — изнурительная жара Море в скалах. Земля в колючках и скорпионах. Скудный паек — на голодный измор. Резь в животе от кишечных болезней... И лютая полынная тоска по оставленным курскам, рязаням, вологдам, смоленскам...

Генерал Кутепов понял — только строжайшая дисциплина спасет корпус от разложения и гибели. Встали лагерем по всем правилам Полевою устава. Разбили палатки по ротным линейкам, построили знаменные площадки и ружейные парки, воздвигли шатер походной церкви и соорудили гимнастический городок. Открыли учебные классы для юнкеров и сколотили театральные подмостки. Не забыли про гауптвахту, лазарет и библиотеку. Наметили строевой плац и стрельбище. А вскоре пришлось размечать и лагерное кладбище... Болезни, климат и голод косили людей нещадно.

И все-таки в Голом поле, как и в других палаточных городках Русской армии — в Чилингире, Санжактепе, Кабакджи, на острове Лемнос, — правили гарнизонную службу, строились, молились, учились и ждали приказа в бой. Верили, что смогут освободить Россию от тех, кто прятался за штыками и спинами красноармейских полков и интернациональных батальонов.