Очень немногие могли почувствовать истинное положение дел. С. Е. Трубецкой вспоминает, как его тетка, мать будущего евразийца Н. С. Трубецкого, как-то раз сказала ему и сыну: «Знайте, что мужик – наш враг! Запомните это!» 1905 и 1917 г. с избытком доказали правоту этой проницательной дамы.

Своими исключительными привилегиями и европеизированной культурой дворянство было отгорожено не только от крестьянства, но и от других сословий, которые потенциально могли бы составить с ним «нациестроительную» коалицию, – духовенством и горожанами. А ведь даже в Польше, где разрыв между шляхтой и «хлопами» был не менее велик, такая коалиция сложилась.

Русское православное духовенство (1,9 % населения империи в 1719 г., 0,5 % – в 1897-м), хотя и имевшее ряд льгот (освобождение от подушной подати и рекрутской повинности), вряд ли можно считать в полном смысле слова привилегированным сословием (за исключением, разумеется, его архиерейской верхушки и столичных протоиереев). По крайней мере, в XVIII в. положение его иначе как униженным не назовешь. Особенно круто пришлось «духовным» при Анне Ивановне, когда их обложили массой повинностей и за малейшие проступки подвергали телесным наказаниям (что прекратилось только в 1801 г.) и тюремному заключению. В 1736 г. Тайная канцелярия даже пожаловалась, что ее казематы «слишком уже наполнены священнослужителями, присланными из разных епархий за неслужение молебнов (как правило, в разного рода „царские дни“. – С. С.), и что по чрезмерному накоплению дел об этом неслужении у нее даже в секретных делах стала чиниться остановка» (П. В. Знаменский). Особенно много людей пострадало по делам о непринесении присяги (императрица приказала духовенству подтвердить присягу ей на верность, от чего многие уклонились, часто просто из-за незнания о таком распоряжении), по которым было привлечено не менее 5000 духовных лиц. Во время несчастной войны с Турцией государство в военно-фискальных интересах стало ограничивать численность церковников, пользующихся привилегиями, взваливая на всех, не состоявших на штатных должностях (сыновья священнослужителей, притч), как налоговое бремя, так и рекрутчину. Тогда случались сюжеты, достойные Салтыкова-Щедрина.

Предоставим слово одному из лучших русских церковных историков П. В. Знаменскому: «В начале 1738 г. … беда дошла… и до таких церковников, которых доселе оставляли в покое по их молодости или старости и дряхлости, как негодных в солдаты. Из костромской провинции писали в кабинет [министров], что в военную службу там взяли 122 человека духовных детей и монастырских служителей, но между ними оказалось несколько малорослых, слабых, больных и одноглазых. Кабинет… распорядился малорослых отослать на старые места, с росписями явиться к следующему набору, когда подрастут, а остальных обязать поставить за себя рекрутов, а если не могут, записать в тех городах, где живут, в рассыльщики. Через полтора месяца это распоряжение было заменено другим, еще более суровым. Из пензенской провинции тоже пришло донесение, что к разбору явилось много церковников старых и дряхлых. На этот раз кабинет распорядился, чтобы они, поставив на себя рекрутов или заплатив деньгами 200 рублей, записывались в цехи, хотя здесь в таких людях, разумеется, не было ни малейшей нужды; а ежели они учинить того не похотят, то посланы будут на поселение в Сибирь, а в праздности им жить позволено быть не может, ибо, нравоучительно замечает указ, по святому писанию праздность всему злу корень… Указами 1 июля и 2 декабря 1738 г. велено было взять в солдаты всех годных к службе церковного причта людей, которые не были у присяг, хотя бы они состояли и в действительной службе и имели более 40 лет от роду, а на места их определить других: „ибо, – рассуждал кабинет в своем сообщении Св. синоду, – было бы весьма предосудительно таких людей к церквам определять, которые в верности ее имп. величеству присяги не учинили и подлежат жесточайшего истязания, от которого ее имп. в-во из высочайшей своей милости освободить и вместо того в военную службу, где бы они такую вину заслужить могли, определить повелела“. Без истязания, однако, все-таки дело не обошлось; пред определением в службу их велено бить плетьми. От истязания плетьми избавлялись только малолетние, имевшие не более 12 лет, но за них в этом случае отвечали их отцы, будучи обязаны платить за них 50 рублей штрафа, а в случае несостоятельности сами ложиться под плети. Многие священники, сами не бывшие у присяги, были лишаемы сана и по наказании плетьми или взятии 50-рублевого штрафа отсылаемы в подушный оклад. Напуганные разборами и плетьми, некоторые из них стали подписываться под присяжными листами задними числами; таких тоже велено бить плетьми – и отдавать в солдаты, а негодных записывать в оклад… Результаты этого систематического гонения на духовенство обнаружились вскоре же после первых разборов. В самом начале 1739 г. ее имп. величеству стало известно, что множество церквей стоит без причтов; но в простоте души императрица и не подумала, что причиной этого запустения церквей, очень ее огорчившего, была мудрость ее государственных деятелей, писавших в указах такие прекрасные рассуждения об очищении духовного чина от недостойных людей, о просвещении его ко благу св. Церкви и народа и т. п., и свалила всю вину на архиереев, которые, вместо выбывавших священнослужителей, должны были бы тотчас же озаботиться поставлением на их места новых достойных духовных лиц, „всячески обученных и наставленных христианскому закону и страху Божию“».

Мудрено ли, что церковники в XVIII столетии охотно примыкали к народным бунтам? Когда во время пугачевщины Синод издал указ о запрещении в служении священников, примкнувших с самозванцу, то в Пензе пришлось закрыть вообще все церкви. В 1796–1797 гг. духовенство приняло деятельное участие в крестьянских восстаниях, охва тивших более десяти губерний. «В Псковской губернии несколько священников явились предводителями крестьян в вооруженном восстании на помещиков. В одном селе Холмского уезда крестьяне собрались в церкви, а священнослужители в полном облачении вышли из алтаря и пред крестом и Евангелием совершили для них присягу в единодушном стоянии до смерти. В Медынском уезде Калужской губернии главными виновниками поголовного восстания крестьян оказались трое священников, которые разглашали слухи о явившемся якобы манифесте насчет свободы крестьян. В Великолуцком уезде… священник „простер до такой степени свое неистовство, что изъявил неуважение к особе государя под предлогом, что он еще не коронован“» (П. В. Знаменский).

С начала XIX в. положение духовенства более-менее пришло в норму, во всяком случае, экстрима, подобного аннинскому, в его отношении не допускалось. Но оно продолжало быть совершенно зависимым от государства, презираемым как дворянством, так и крестьянством, в массе своей чрезвычайно бедным и социально почти герметически замкнутым сословием. Скажем, обязанности священников доносить о криминальных признаниях на исповеди так и не были отменены. Проповедническая их деятельность находилась под жестким контролем Синода, который в 1821 г. принял специальный указ, обязывающий батюшек показывать конспект проповеди вышестоящему начальству (столкновения священников, искренне хотевших донести живое духовное слово до своей паствы, с начальством, как церковным, так и светским, ярко изображены в «Соборянах» Н. С. Лескова). Клирики, по сути, являлись государственными служащими, удостаивались разного рода наград (с 1795 г.), а после 1830 г. стали получать жалованье, но при этом весьма скудное, да и платимое далеко не всем (о чем подробнее ниже).