— Тина… неужели это Тина? — спросил он, ни к кому не обращаясь. Из глаз его текли слезы, которых он не замечал.

Макманус и Сидни Саксена приехали в больницу прямо с романтического ужина. Лучшие врачи больницы работали, понимая друг друга с полуслова, стараясь спасти коллегу. Хутену позвонили домой, и он сразу приехал. Именно он сообщил о случившемся мужу и дочерям Тины. В коридоре были слышны рыдания Марка. — Хорошо то, что Тина жива, — сказал им Хутен. Все остальное было из рук вон плохо. Она потеряла много крови и получила тяжелые черепно-мозговые травмы. Было выбито несколько зубов, сломаны нижняя челюсть, глазница и несколько ребер. Обнаружился ушиб почки. Самым худшим было поражение мозга. От удара или падения у Тины начался отек мозга. Виллануэва и Тай решили погрузить ее в искусственную кому, чтобы мозгу было легче справиться с отеком. Виллануэва ввел анестетики и завернул Тину в охлаждающее одеяло. Тай позвонил в операционную и распорядился приготовить все для экстренного вмешательства. Но показаний для него не было. Хирургия не могла ничем помочь Тине Риджуэй. Ее мозгу предстояло исцелиться самому. Пройдут дни, прежде чем станет ясно, выживет ли она и насколько сильно поврежден ее головной мозг.

Наверное, Хутену стоило бы позвонить пейджинговому оператору и вызвать Тая Вильсона, затем глубоко подышать и сосредоточиться, прежде чем идти в операционную. Но случай не терпел отлагательства. Наверное, не стоило назначать встречу непосредственно перед операцией, но кто мог знать, что эта операция окажется такой срочной, — не было никаких признаков экстренности. Может быть, надо было поручить начало операции резиденту? Тот мог бы понять, насколько взволновало Хутена несчастье с Тиной, насколько нервничал он из-за увольнения Мишель Робидо.

Итон Лейк был его другом. Точнее сказать, дружили их жены, регулярно встречавшиеся на заседаниях разных комитетов: защиты животных, любителей оперы, общества помощи больным болезнью Альцгеймера. Хардинг и Итон несколько раз встречались с потенциальными спонсорами на официальных вечерах, организованных с помощью их жен. Теперь Итон хотел сделать себе имя на филантропии и решил первым делом навестить Хутена. Для больницы это была редкая возможность. Хутен был изумлен, узнав, какие деньги сумел сколотить Итон на слияниях и недвижимости. У него накопилось 150 миллионов свободных денег, которые он мог подарить больнице. Наверное, у Хутена голова закружилась именно от того, что Итон оказался намного богаче, чем он думал. Надо все же уметь держать себя в руках.

Мать Итона, как и его теща, умерла от осложнений болезни Альцгеймера. Теперь супруги решили потратить деньги на создание центра исследования этого недуга и назвать его в память о своих матерях — Сьюзен Лейки и Долорес Костелло. Хутен сказал Итону, что таких денег хватит на большее. Можно расширить центр, включить в него отделы по исследованию болезни Паркинсона и других дегенеративных заболеваний, поражающих пожилых людей. Может быть, стоит просто поблагодарить Итона за его щедрость и поручить переговоры сотрудникам больницы, профессионально добывающим деньги у спонсоров. Эти люди умеют говорить об «остаточных кредитах на благотворительность» и прочих вещах, в которых сам Хутен ровным счетом ничего не понимал.

На встрече с потенциальными жертвователями Хардинг и Итон говорили каждый о своем наследии, когда зажужжал пейджер Хутена. У Хутена не было сотен миллионов долларов, но у него было свое наследие, и он был сильно озабочен его судьбой. Что можно предъявить миру на закате карьеры? Новенькое здание из стекла и бетона, увековечившее имя матери и оставившее след в развитии медицины? Хутен обучил и воспитал сотни хирургов. Они и были его наследием, его потомством, но наследием более аморфным, нежели прочное строение. Только это, и еще доброе имя, репутация врача, вникающего в мельчайшие детали и преданного лучшим врачебным традициям. Может быть, ему следовало прежде всего подумать об этом, когда он бросился из кабинета в операционную. Но он этого не сделал. Он подумал, что слишком стар для того, чтобы вскакивать всякий раз, как кто-то в операционной начинает нервничать.

Нелегального иммигранта доставили из фешенебельного пригорода. Привезла его какая-то женщина, не переодевшаяся после игры в теннис. Чтобы сэкономить несколько баксов, она сама после тренировки нашла этого человека в толпе поденщиков, собравшихся у конторы по найму. И вот этот парень, стоя на стремянке, выгребал листья из водостока под крышей ее дома, слишком сильно отклонился назад и упал. Видимо, зацепился ногой за дерево, опрокинулся, ударился головой о камни дворика и потерял сознание. Дама повезла его в Челси. Больница Генри Форда была ближе, но она решила, что нищего надо везти в Челси — там принимают всех. Еще ближе была клиника Святого Иосифа, но туда она ходила сама. Место поденщика — в Челси.

На МРТ была обнаружена большая гематома в одной половине головы. Хутен не мог во все это поверить. Это просто не укладывалось у него в голове. Он сидит в своем кабинете и разговаривает с человеком, который готов дать деньги на то, чтобы преобразить Челси, а если повезет, то и на то, чтобы совершить переворот в неврологии, и тут его вызывают в операционную, как кухонного мужика, который должен вскрыть консервную банку. Он извинился и в течение десяти минут безуспешно пытался найти свободного нейрохирурга.

— Итон, я с радостью продолжу нашу беседу, но вынужден отлучиться минут на двадцать. Срочная операция, что поделаешь!

— Нет вопросов, Хардинг! Будет еще лучше, если твоя секретарша принесет мне чашку кофе. Не могу выжить и часа без дозы кофеина. Ужасная привычка.

Хутен вышел в ванную, примыкавшую к кабинету, переоделся в операционный костюм и быстрым шагом направился в операционную. Анестезиологи уже провели вводный наркоз, и больной лежал с интубационной трубкой, подключенный к аппарату искусственной вентиляции легких. Хутен бросил взгляд на снимок, висевший на негатоскопе, взял станок и принялся брить левую половину головы этого Джона Доу, или, как называла его операционная сестра, Хуана Доу. На обработку волос времени не было. Покончив с бритьем, Хутен вышел из операционной, чтобы вымыть руки, и велел сестре обработать операционное поле.

Мимо проходили двое сосудистых хирургов.

— Хутен, какая неожиданность!

— И как вы сумели без провожатого найти дорогу в оперблок?

— Не верю своим глазам — в операционной робе и без галстука!

— Я не знал, что в Челси сегодня дают комедию, — изо всех сил стараясь сохранить спокойствие, ответил Хутен. Ему сейчас было не до этих шутников, но операционная — это особый мир. Протокол и чинопочитание оставались за дверью. Здесь все были равны, независимо от регалий, статус не играл никакой роли. Значение имел только тяжкий труд и безупречная техника.

Хутен работал быстро. Сделав разрез, он удалил участок свода черепа и обнажил мозг. Как только это произошло, Хутен понял, что сделал что-то непоправимое. Мозг выглядел совершенно нормально. Ни крови, ни отека. Вообще ничего. Хутен был близок к панике. Он подбежал к негатоскопу.