Они подошли к остановке автобуса. Эмили ждала ответа, сосредоточенно и с тревогой глядя на отца.

— Волосы не имеют значения, — сказал Пак. — Главное — это то, что под волосами.

— Папа, — спросила Эмили, — а это не больно, когда лысеешь? Я не хочу, чтобы тебе было больно.

Она обвила отца ручонками и прильнула к нему. Пак обнял дочь. Он боялся, что мысли о его раке отвлекут девочку от уроков.

— Не тревожься, Эмили, — сказал он и добавил: — Лысеть совсем не больно. Спроси у дяди Ли.

Эмили отстранилась от отца, уперла руки в бока и, наклонив голову, внимательно посмотрела на Пака. Он рассмеялся. Эмили поняла, что папа шутит, и тоже засмеялась. Дядя Ли был мужем сестры Пэт — великан с жидким венчиком волос на голове, похожим на тонзуру католического священника.

Сеансы облучения продолжатся еще две недели. Потом начнется курс химиотерапии — он будет принимать таблетки первые четыре дня каждого месяца. Это более цивилизованный метод лечения, нежели внутривенные вливания. Правда, Пака тревожило совсем не то, что химиотерапия сделает его голову гладкой, как у младенца. Лекарство начнет без разбора убивать и раковые, и здоровые клетки. В результате состояние его может ухудшиться. Больше всего он боялся, что химиотерапия нарушит мышление и память.

Нарушение когнитивных способностей было одним из известных и довольно частых побочных эффектов химиотерапевтических препаратов. Сохранность мышления и памяти тревожила Пака не меньше, чем успех или неуспех химиотерапии. Разум — вот его главное достояние. Он не слишком солиден, у него нет харизмы, да и особого ума нет, считал Пак. Многое он понимает слишком буквально. Иногда ему трудно понять шутки коллег и дочек. Единственное, что у него несомненно есть, — это глубокие медицинские знания и бульдожье упорство. Упорство ему и поможет, подумал он. Медицинские знания говорили о ничтожности шансов надолго подавить рак. Если бы Паку пришлось выбирать между успешной химиотерапией, которая помутит разум, и неудачной терапией при сохранении ясного ума, он бы выбрал второе. Но выбор сейчас заключался не в этом. Выбирать приходилось между химиотерапией и отказом от нее, и здесь Пак без колебаний выбрал первое. Всякое иное решение было бы самоубийственным.

У Пака был один больной, который перед курсом химиотерапии сильно тревожился за свою кратковременную память. Он начал изучать методики запоминания и учился запоминать все — от имен в телефонной книге до последовательности игральных карт в колоде. Можно было перетасовать все пятьдесят две карты, потом показать их этому человеку, и он безошибочно называл их в обратном порядке. После химиотерапии память у него сохранилась — наверное, благодаря мнемоническим техникам.

Современная медицина вообще странная смесь пользы и вреда. Для того чтобы сделать больному операцию, надо нанести ему резаную рану. Для того чтобы уничтожить раковые клетки, больного надо травить ядом. Коллеги Пака облучают его смертельно опасными частицами высокой энергии, чтобы уничтожить все те же раковые клетки. Но лучи эти целенаправленно бьют не просто по какой-то части тела, а по головному мозгу. Он был уверен, что когда-нибудь в будущем облучение, химиотерапия и даже сама нейрохирургия будут казаться диким варварством. Через пятьдесят или сто лет врачи будут смотреть на современную медицину так же, как сам он сейчас смотрит на кровопускание — метод избавления организма от дурных соков, как считали в восемнадцатом веке.

Что и говорить, даже не такие старые методы кажутся теперь грубыми и ошибочными. У него была больная с опухолью мозга, которую ребенком, в начале сороковых годов, облучали большими дозами рентгеновских лучей для того, чтобы восстановить слух в левом ухе. В результате она окончательно оглохла и ослепла. Не проходит и недели, думал Пак, как новые исследования и открытия порождают сомнения в апробированных и устоявшихся методах лечения и научных взглядах. В эффективности ангиопластики, радикальной мастэктомии, артроскопии коленного сустава, ПСА и хирургии… список можно продолжить. На каждые три шага вперед медицина делает два шага назад. Даже руководствуясь научным методом, врачи знают, реально знают, очень мало. Медицинское знание — очень ограниченное. Бывают случаи, когда врачу надо умыть руки и не мешать организму самому справиться с болезнью.

Правда, это не относится к больным с опухолями мозга. Здесь надо применять любое оружие — от хирургии до химиотерапии.

Пак изучал историю медицины и знал, что первым химиотерапевтическим средством борьбы с раком стал в сороковые годы горчичный газ — иприт. Еще во время Первой мировой войны врачи заметили, что у жертв отравления ипритом резко снижалось количество лейкоцитов в крови. По этой причине иприт попытались использовать для лечения лимфомы. Азотистые производные химического оружия Великой войны до сих пор используются для лечения болезни Ходжкина и лимфолейкоза.

Через три недели от начала химиотерапии он неминуемо облысеет, как и предсказала его дочка Эмили. Как отреагируют на это трое его детей? Их это позабавит? Они придут в ужас? Не назовут ли его инопланетянином? Станут ли относиться к нему по-другому, когда в облысении он перещеголяет своего шурина? Внешне он изменится, но что станет с его внутренним миром? Что покажет МРТ, когда на экране будет воссоздана трехмерная структура его мозга? Вот что имело значение, вот что было главным.

Подъехал автобус. Эмили подпрыгнула на высокую подножку, ухватилась за поручни и, подтянувшись, прыгнула в салон. Обернувшись, она помахала папе рукой, улыбнулась и села рядом с какой-то девочкой.

Возвращаясь домой, Пак проигрывал в уме куски из своего аудиословаря.

Пэт ждала его у окна и, увидев, приветливо помахала рукой. Не спеша он вошел в дом.

— Прости меня, — вдруг произнес Сун. — На случай если я не смогу сказать тебе этого потом, прости, если мне придется тебя покинуть.

Тай проснулся со смутным воспоминанием о сновидении. Он помнил лишь, что видел во сне брата и сестру. Они стояли рядом с ним и улыбались. Он не помнил, где они стояли, и вообще видел ли он, где все это происходило? Но их улыбки лучились любовью. Тай проснулся с невероятным чувством облегчения и внутреннего покоя, как будто очнулся после тяжелой лихорадки. После бури наступило затишье. Проснувшись, он сразу понял, что хирург Тайлер Вильсон вернулся в мир. Его окатила теплая волна невыносимой радости. Он вернулся.

Тай не верил в толкования сновидений. Он знал, что есть десятки, если не сотни книг, посвященных интерпретации снов. Он даже слышал о людях, которые записывают свои сновидения, чтобы потом поступать сообразно им в реальной жизни. Он не придавал этому никакого значения. Но нельзя было отрицать, что в это утро он наконец освободился от своих парализующих сомнений. Этот эмоциональный сон освободил Тая от обуревавших его демонов, и ему меньше всего хотелось убеждать себя в иллюзорности своих ощущений, в иллюзорности свободы, которой он сейчас наслаждался.

Тай встал и приготовил себе молочный коктейль с кусочками фруктов, продолжая думать о сне. Несчастья с братом и сестрой побудили его стать нейрохирургом. Он твердо решил отточить свое мастерство так, чтобы побеждать смерть там, где другие оказывались перед ней бессильными. Их смерть заставила его стать блестящим нейрохирургом, но он — всего лишь человек. И он тоже подвержен ошибкам и слабостям. Чистая любовь брата и сестры в сегодняшнем сне подсказала Таю, что он не нарушил данной им клятвы. Единственное, что он мог, — это работать на пределе сил, и это получалось у него лучше, чем у многих других. Тай рассмеялся нелепости ситуации. Сон освободил его от кошмара. Он снова стал самим собой.