Согласием подписать письма в правительство Пастернак выторговал себе возможность отказаться от пресс-конференции, которую предполагалось провести у него на даче.

Он знал о демонстрации студентов Литературного института, которые намеревались ехать к нему в Переделкино бить окна. Он предупреждал Поликарпова о возможных эксцессах в случае встречи с иностранными корреспондентами. Просил восстановить его переписку. «Темные дни и еще более темные вечера времен Античности или Ветхого Завета, возбужденная чернь, пьяные крики, ругательства и проклятия на дорогах и возле кабака, которые доносились до меня во время вечерних прогулок; я не отвечал на эти крики и не шел в ту сторону, но и не поворачивал назад, а продолжал прогулку. Но меня все здесь знают, мне нечего бояться», - так описывал Пастернак в письме Жаклин де Пруаяр от 28 ноября 1958 года обстановку своих будней.

Ольга Ивинская обращалась с жалобами в Управление по охране авторских прав и к Федору Панферову, который, по рецептам 30-х годов, предлагал Пастернаку для примирения с властями поехать на Каспийское море и описать трудовые подвиги советских нефтяников. Удостоверившись в том, что блокирование денег санкционировано ЦК, она настояла, чтобы Пастернак 16 января обратился с письмом к Поликарпову. Он спрашивал, будут ли вообще давать ему работу и оплачивать ее, как обещали, когда заставляли подписывать письма в правительство и давать интервью. Писал, что в противном случае будет вынужден прибегнуть к денежному обмену с Хемингуэем, Лакснессом или Ремарком, книги которых издаются в Москве.

«... Помнится, я расписывал, что я не подвергался никаким нажимам и притеснениям, что от роскошной поездки (без оставления заложников), любезно предоставленной мне, я отказался добровольно, - я бессовестно лгал под вашу диктовку не затем, чтобы мне потом показывали кукиш. Я понимаю, я взрослый, что я ничего не могу требовать, что у меня нет прав, что против движения бровей верховной власти я козявка, которую раздавить, и никто не пикнет. Я опять-таки понимаю, что если я на свободе и меня не выгнали с дачи, это безмерно много, но зачем в придачу к этим сведениям, соответствующим истине, два ведомства Министерство Культуры и Министерство Ин<остранных> дел дают заверения, что я получал и получаю заказы на платные работы».

20 января 1959 года Отдел культуры ЦК сообщал: «Советское посольство в Швеции (т. Гусев) сообщает о том, что в шведской прессе публикуются информации о поступлении в адрес итальянского издателя Фельтринелли больших сумм денег за издание романа Б. Пастернака «Доктор Живаго». По сообщению газеты «Дагенс нюхетер», Фельтринелли заявил, что до 31 декабря 1958 года на специальный счет, открытый им в Швейцарии, поступило 900 тыс. долларов (360 тыс. долларов из США, 70 тыс. долларов из Англии, около 440 тыс. долларов из других стран) в качестве гонорара, предназначаемого Б. Пастернаку.

По мнению посольства, накапливающиеся суммы гонорара за роман «Доктор Живаго» могут быть использованы антисоветскими организациями для создания фонда во враждебных Советскому Союзу целях. Учитывая это обстоятельство, посольство предлагает попытаться повлиять на Б. Пастернака в том направлении, чтобы он передал принадлежащий ему гонорар Всемирному совету мира.

Отдел культуры ЦК КПСС считает, что следует поставить этот вопрос перед Пастернаком.

Поскольку Б. Пастернак не является членом Союза писателей СССР, полагали бы целесообразным поручить ведение переговоров с ним Всесоюзному управлению по охране авторских прав».

В бумагах Пастернака осталась машинописная копия его письма к Хрущеву, датированного 21 января 1959 года. Кроме того, сохранились отдельные заготовки для него, сделанные рукою Ивинской, что говорит о ее участье и вероятной инициативе в написании этого письма.

«Суд вынесен о книге, которой никто не знает. Ее содержание искажено односторонними выдержками.

Искажена ее судьба... Раз это не разобрано, значит, такой разбор нежелателен.

В дни потрясений, когда я обращался к Вам за защитой, я понимал, что должен чем-то поплатиться, что в возмездие за совершившееся я должен понести какой-то ощутимый, заслуженный ущерб. Я мысленно расстался со своей самостоятельной деятельностью, я примирился с сознанием, что ничего из написанного мною самим никогда больше не будет переиздано и останется неизвестным молодежи. Это для писателя большая жертва. Я пошел на нее.

Но благодаря знанью языков я не только писатель, но еще и переводчик. Я не думал, что эта полуремесленная деятельность, ничего общего не имеющая с кругом личных воззрений и служащая мне средством заработка, будет мне закрыта. Надо попросту желать мне зла, чтобы лишать меня и этой безобидной, безвредной работы.

Не хочу утомлять Вас ни перечнем сделанного мною в этой области. ни перечислением тех крайностей, до которых доходят в редакциях и издательствах, нарушая договоры, рассыпая готовые наборы и заменяя мои труды другими работами, чтобы изгладить всякий след моего существования в далеком прошлом.

По последствиям я догадаюсь о Вашем решении, они будут мне ответом. Если же они не последуют, даю Вам честное слово, я без чувства личной горечи и обиды приму судьбу и расстанусь с ненужным заблужденьем».

- Неужели я недостаточно сделал в жизни, чтобы в 70 лет не иметь возможности прокормить семью? - спрашивал он у меня в эти дни. Он жаловался, что не получил никакого ответа на свои письма, посланные «наверх».

- Ведь даже страшный и жестокий Сталин считал не ниже своего достоинства исполнять мои просьбы о заключенных и по своему почину вызывать меня по этому поводу к телефону. Государь и великие князья выражали письмами благодарность моему отцу по разным негосударственным поводам. Но разумеется, куда им всем против нынешней возвышенности, - говорил он.

Ивинская заметила в мемуарах: «Когда в разгар травли конца 58 г. кто-то успокаивал Б.Л. тем, что благо уже не сталинские времена, иначе «из доктора Живаго получился бы доктор Мертваго» (недвусмысленно намекая на то, что при Сталине история с романом окончилась бы гибелью автора), Б.Л. отвечал: «А, может быть, и нет».

Действительно, трудно угадать, как реагировал бы на роман Сталин. Можно, однако, утверждать, что «не понимавший Пастернака» пытался временами его понять. И, быть может, только поэтому Б.Л. уцелел в годы массового уничтожения интеллигенции, когда погибали даже такие заведомые апологеты сталинизма, как Михаил Кольцов или Сергей Третьяков.

В 1958 г. роман вышел на английском языке в Лондоне (издательство «Коллинз энд Харвилл пресс») и Нью-Йорке («Пантеон букс»), на немецком языке во Франкфурте-на-Майне («Фишер ферлаг»), на шведском - в Стокгольме («Бонниерс»), на русском - в Нидерландах («Мутон»). В 1959 г. - в Париже на французском («Галлимар»), русском («Сосьете д’э-дисьон э