Отчего же сделался ты грозным?

Молю и уповаю на тебя.

А.К.»

* * *

Кравчие да иные холопы не успевали переменять блюда на столе. Жажда неистовая пробудилась у всей братии али угощенье удалось на славу, да сметали всё до последнего куска.

В обновках явились опричники да всё поглядывали, у кого меха гуще на воротниках да бархат у кого богаче обшит золотом. Изрядились, кто во что горазд, да боле всех отличился Федя Басманов. Волочился за ним длинный подол платья, скроенного на девицу, да рукава тянулись следом. Расшит сарафан был дивными цветеньями, что привидеться могли лишь в блаженном сне. Лицо укрывал он маской, по обыкновению своему.

Премного чувств вызывал юноша при дворе – от негодования – как же так, опричник по-бабски рядится? Пущай то пир, пущай то на забаву, да всяко, неужто мера неведома супостату? Были и те, что подобно немцу Андрею с улыбкой принимали то на потеху, да лишь пребывали в веселии от разнузданного да манящего очарования сего обличья. Алексей же Басманов был хмур. Иной же раз лик его озарялся улыбкой.

– Тьфу ты, Господи… – бормотал Алексей, обращаясь к себе самому али к самому царю русскому, – аки бабёха вертихвостится!

– Да не на всякую бабёху любо-дорого глядеть, – усмехнулся Иоанн.

Алексей, уж изрядно испив вин, обернулся на друга и владыку своего. Иоанн же прятал истинное выраженье своё за чашей. Стоило лишь царю отстраниться да разразиться смехом, то же учинил и Басман-отец. Сплюнул Алексей под ноги себе да принял боле пития, глуша в себе всё, помимо весёлого разгуляя. Едва Басман уж распелся с опричниками, как вновь взору его попался сын, да столь непотребно резвился Фёдька с иными дураками, что, право, Алексей не грозил сыну своему лишь из того, что при многом да важном люде не смел бранить плоть и кровь свою.

Заместо превеликой грубости лишь тяжко вздохнул Алексей, хлопнул рукою тяжёлой по столу. Меж тем Фёдор снял маску свою. По пунцовому румянцу его видно было – жар охватил главу, и не было юноше воздуху. Убирая назад волны свои, растрепавшиеся в пылу да резвости, громко заладил пенье со скоморохами, а там уж и братия подхватила нестройным басом:

Гой грянет звон застольный,

Да льётся рекой сладкий мёд!

Гой песня летит птицей вольной,

Да пляшет честный народ!

Всё не было предела довольству на лице великого царя, покуда глядел он на младого опричника. Фёдор будто бы нарочно не замечал того взгляда – пел бойко да игриво. Звонкий голос его разнился с нестройным ором опричнины. Слух Иоанна без труда выуживал то нежное звучание средь грубого баса. На царских губах блеснула улыбка, не свойственная грозному и суровому лицу его, да тотчас же переменилась тяжким вздыханием.

– От Господь наградил тебя славным отпрыском, – произнёс царь, поднимая свою чашу.

Верно, Алексей то принял за насмешку да лишь мотнул головою, обратив взор на сына.

– Славным, куда деваться! – выпалил в негодовании Басманов. – Нет, светлый царь мой, вы-то глядите на разбойника?

– Да за сей вечер едва взгляд отвожу, – усмехнулся Иоанн.

Басманов рассмеялся во всё горло, негодуя с очередной выходки сына своего. Не было сил у отца дознаваться, какой именно игре нынче предался Фёдор средь ряженых дураков. Дабы отвлечься от ребяческих забав сына своего, обратился он к государю. Чаши их соприкоснулись со звоном, и оба мужа залпом опустошили их.

– И всяко же, – произнёс Алексей, утирая усы свои, – сорванец Федька, от сорванец! То бишь, чай, нынче поубавился он в спеси, а того-то гляди, и впрямь не ведал, что чинить на нём, какую расправу, покуда мелким мальчонкою был. От крест даю, этакого охальника ещё ж сыскать надобно!

Внимал Иоанн словам опричника своего да улыбался, следя за Федькиной игрой. То, верно, юный Басманов али иной раз новую затеивал, али природная ловкость его да умелость сама наскучивала ему.

– Ты вот, Алёша, – произнёс Иоанн, поглядывая в свою чашу, – почём зря бранишь отпрыска своего, да меж тем преисполнен гордости за Федьку-то.

Иоанн переменился во взгляде, да перемена та была коротка и мимолётна, Басман-отец уж изрядно притупил остроту разума своего, дабы примечать тот короткий взгляд, полный пророческой пронзительности. Меж сим и сам Фёдор приблизился к царскому трону да отцу своему. Шаг его был лёгок, будто бы юношу вело из стороны в сторону, и якобы с тем, чтобы не утратить равновесия, опёрся о трон своею рукой. Сей жест остался будто бы и незамеченным. Ведали нынче при дворе, что Басмановым дозволено боле, чем дозволено иным.

– Об чём же, батюшка, толкуете с добрым государем нашим? – спросил Фёдор, чуть подаваясь вперёд да убирая растрепавшиеся волосы со лба.

На белом лице особенно заметно выступал пунцовый румянец. Уж любил юноша предаваться со всею пылкостью застольным забавам, которые сам учинял, и не себе одному на потеху. Глянуть можно было на иных опричников, а прежде всего на лик государя, и сразу уяснялось – по душе приходятся забавы великому владыке.

В ответ на слова сына своего Алексей лишь разразился басистым хохотом да поднял вновь чашу.

– И право, царе… – едва отдышался Басман. – Неча тут воротиться, право, гордость берёт меня отцовская.

Фёдор не без удивления взглянул на батюшку своего, совсем уж одобревшего во славном застолии. Юноша вскинул бровь, а лицо озарилось ещё боле лучезарной радостной улыбкой. Оба Басмановы да сам великий царь всея Руси столкнулись своими чашами, да не успел звон эхом растаять в воздухе, как мужчины уж испили до дна.

* * *

Весна всё ступала по земле Русской. Нынче она всё чаще заглядывала на северные склоны холмов и утёсов, в тенистые рощицы. День ото дня снег сходил, питая чёрную землю. Дороги утопали в холодной грязи вперемешку со снегом и обломками льда. Каждая деревня силилась спастись деревянными помостами, чтобы оградить хотя бы торговые дороги.

Долгий и тяжёлый путь предстояло пройти всякому гонцу. Один из них свято исполнял свой долг, возвращаясь в отчизну с посланием с западных земель. Уж преодолел он немалый путь, да всяко сердце посланника замирало при мысли, что недалёк тот час, как ему придётся предстать перед великим владыкой. Весь путь его преследовали ночные туманы да дикие звери, ведомые одним лишь холодом, ибо пробудились с долгой зимы. Но всякая коварная топь, всякий клык али коготь меркли в опасности своей, ибо нынче уж предстал гонец пред покоями царя. Дверь ещё не отворилась,