Егора даже мороз по коже пробрал. Никогда емуне приходили в голову такие мысли. Не по себе сделалось от странного, непривычногоодиночества, и, словно пытаясь уцепиться за некую пуповину, соединяющую его спривычным, с прежним, сугубо земным, он проследил взглядом путьдлинного-предлинного, метров триста, не меньше, троса, связывающего его слодкой. Прикинул длину прогиба и решил, что парит на высоте никак не меньшешестидесяти метров над морем. Не слабо! Редкая птица…

А где птицы, кстати? Нетути. Чайки небось таквысоко не залетают!

– Ого! – вдруг завопил Егор всамозабвенном припадке восторга. – Ого-го!

Парень в лодке, словно услышав его, вдругвскинул голову и отчаянно закрутил руками в разные стороны.

Как, уже? Вроде бы «Надюшка» говорила, чтосигнал поступит, когда лодка отвернет от горы со знаменитой надписью, а онапока еще не поворачивает… Но ошибки быть не может – лодочник машет руками так,словно хочет непременно вывернуть их из плеч. Егор покосился влево, нашелвзглядом зеленый лоскут, надежно привязанный к стропам, и с силой потянул ихвниз.

Параплан качнулся. Сине-алый купол резконакренился в левую сторону, и Егор ахнуть не успел, как его тоже повлекло влевовместе с ременным седлом, в котором он сидел. Пытаясь сохранить равновесие, онначал хвататься руками за стропы, которые только что вибрировали от натяжения,а сейчас никли, провисали, словно перегруженные бельевые веревки, и купол веловсе резче и резче влево, пока ненадежное ременное седалище, в которому былпристегнут Егор, не оказалось накрыто съежившимся краем параплана и не повлеклочеловека вместе с собой вниз, вниз, неудержимо вниз – к зеленой непрогляднойглубине.

Вряд ли Егор успел осознать, что падает. Онпросто-напросто боролся, боролся с чем-то неподвластным, странным,непостижимым, боролся, не отдавая себе отчета в том, что делает. Падение непоказалось ему стремительным или очень пугающим, потому что он ничего не виделвокруг, кроме сомкнувшегося купола. В этом подобии кокона он и рухнул в воду.Его счастье, что правые стропы сильно задрались вверх и не спутались с тросом,как левые, иначе в этом своем сине-алом мешке мог бы и разбиться при ударе оводу, но тело его вошло в волну, пронзило ее, повлеклось в глубину, потомрванулось вверх, когда параплан лег набок, и Егора вышибло из воды, как пробкуиз бутылки, ну а потом тяжелый шелк лег ему на голову и снова начал вдавливатьв воду.

«Надюшка! Что ж ты со мной сделала, зараза?!Зачем, за что?!»

В эти минуты, когда смерть была близка, какникогда раньше, – настоящая, нечаянная, неожиданная! – когдакондратий обнимал особенно жарко, просто-таки душил в своих объятиях, он не могдумать ни о чем другом. Только вот это – за что, за что, за что?! – билосьв голове, тяжело отдаваясь во всем теле.

Во всем виновата «Надюшка». Ох, какаясоображучая стерва! Увидела, что Егор потопал к параплану, и мгновенно поняла,как его можно прикончить. Она нарочно подлезла к арабу, нарочно взяласьпереводить его указания, прекрасно зная, что ничем не рискует, перевирая их,потому что еще на ипподроме заметила: Егор не знает языков. Она велела емупотянуть за стропы именно тогда, когда это ни в коем случае нельзя было делать.Сигналы лодочника означали нечто совершенно иное, чем сказала ему эта змеища!Господи, вот уж правда что змеища! А этот Родион? Психо-олог! Не иначе какнарочно начал гарцевать на водном мотоцикле, успев постигнуть заводную натуруЕгора и понять, что тому западло смириться с беспомощностью, отступить,признать свое поражение, что, видя, как ненавистный соперник кичится доблестью,он непременно постарается взять реванш.

Родион нарочно заводил его, нарочно – изавел-таки, и добился своего!

«Во что я влез, во что?!» – плавясь отвнутреннего жара, хотя со всех сторон его окружала холодная вода, бессильноподумал Егор. Да что ж они такое сделали, что они замыслили, если решилиразделаться с человеком, случайно приоткрывшим их замыслы?! Убийцы, проклятыеубийцы! Сначала прикончили настоящую Надежду Гуляеву, теперь избавляются отединственного свидетеля, который может их изобличить.

Все, конец ему, конец. Параплан намокал всесильнее, купол, накрывший Егора, съеживался, заполненное воздухом пространствостановилось все меньше.

«Лодочник! Где он? Почему не мчится напомощь? – вдруг пронзила его мысль. – Ведь он мог домчаться до меня водну минуту! А если… если они все в сговоре? С Родионом, с «Надюшкой»? Тогдавсе. Тогда мне конец. Аллес капут…»

Он хотел закричать, позвать на помощь – и несмог выдавить ни звука. В горле пересохло. Ну не смех ли?! Сам плещется погорлышко в воде, а в горле пересохло. Правда, вода соленая, ее просто так в ротне возьмешь. Вдруг, подобно бредовому видению, промелькнуло, как в фильме «Волга-Волга»Любовь Орлова бултыхается в реке, стеная при этом: «Воды!»

Господи, а еще говорят, перед человеком всяего жизнь проходит в последние мгновения. А тут такая чушь в голову лезет…

Его потянуло вниз как-то слишком резко,накрыло сверху волной. Затрещало в ушах что-то… затрещало… мотор? Это мотор?Это лодочник спохватился?! Решил спасти его?!

– Вы живы? Царев, вы живы?!

Температура воды – 20 градусов – это сообщалплакат на пляже. Температура тела Егора в одно мгновение была практически равнаабсолютному нулю.

Родион! Родион на своем водном мотоциклеподлетел проверить, жив ли еще погубленный им и его сообщницей человек, а то,может, до сих пор трепыхается? Крикнуть? Нет, лучше молчать. Может быть… можетбыть, кто-нибудь еще подоспеет. Надежда умирает последней.

Надежда… какая злая ирония!

– Вы живы, Царев? – Голос Родионасрывался на крик. – Вы живы? Да отвечайте же!

«Ни-ког-да», – мрачно выпустил три пузыряЕгор, погружаясь все глубже и глубже.

И вдруг…

Опять треск мотора, разноголосые выкрики,что-то вроде всем понятного: «Из хи о’кей?! Из хи о’кей?!» А потом по-русски:

– Егор! Гоша! Еще немного! Еще чуть-чуть!

Люди! Какие-то другие люди! Теперь можноговорить!

Егор вырвался из глубины с невероятной,просто-таки дельфиньей силой и завис на какой-то миг над поверхностью воды,даже умудрившись несколько приподнять намокший купол, и заорал:

– Помогите! Тону! Спасите меня!