Часть призывников, уже имевших военную подготовку, вооружали и присоединяли к вступающим в бой подразделениям. Я не хотел покидать Сталинград, желая быть ближе к жене и сыну. Может, как-то удастся им помочь. Но на мои просьбы пойти добровольцем ответили отказом.

— Нам специалисты нужны. Из винтовки любой выстрелит. А кто их танки уничтожать будет?

И начался мой долгий путь от одного города в другой. Начиналась учеба, но немцы продвигались вперед, и курсантов перевозили дальше на восток. Бог знает, сколько я пережил за зиму сорок второго — сорок третьего года, не зная, что с Шурой и Валерой. Слишком много тяжелого свалилось сразу. В один день погибли отец с матерью. Я часто видел во сне жену с сыном, двух единственных оставшихся на свете близких людей. Живы или нет? Весной сорок третьего пришло письмо от жены, что они живы, всю осень и зиму пробыли в осажденном Сталинграде, а весной добрались до поселка Иловли к родне, в семидесяти километрах от города.

Теперь я был спокоен. А нас, курсантов, перевезли еще дальше на восток. В каком-то городке я наконец окончил курсы артиллеристов, получил звание «сержант», самую главную специальность «наводчик», он же заместитель командира расчета противотанковой пушки калибра 45 миллиметров. Пробыв месяц в запасном полку, в ноябре 1943 года был направлен на фронт и сразу попал на передовую. «Прощай, Родина» — так называли солдаты наши пушки. Стояли батареи почти на одной линии с пехотой и сполна получали то, что сыпалось от немцев на передний край: мины, снаряды, бомбы.

Вроде и не слишком холодная зима на Украине, откуда начал я свой боевой путь, но за зиму намерзся так, что вспоминать не хочется. Днем порой растопит дождем лед и снег, хлюпает в окопах грязь, где по щиколотку, где по колено. Тащат бойцы охапки веток, кое-как насобирав их в голой степи, или несколько пучков камыша, а после заката — мороз. Шинель застывает, как колокол. Прыгнешь в окоп и висишь на твердой обледеневшей шинели. Обомнешь ее кое-как, а под ногами ледяная каша. Прутья и камышины, втоптанные в жижу. Холод пробивает до костей. Думаешь, неужели целая ночь впереди? Через час-два жижа замерзает, и сам начинаешь коченеть. Прыгаешь на месте, варежками хлопаешь. А от немца с воем летит серия мин, еще одна… Кажется, в тебя летят. Съежишься на льду и ждешь. Вот он, конец! А когда особенно сильный обстрел начинают, не выдерживали нервы. В кого-то попало, раненый рядом кричит: «Убили!» Не раз в эти минуты приходили мысли: лучше уж сразу, чем так мучиться.

Утром по траншее идешь: один убитый лежит, второй, третий в грязи утонул, лишь подошвы торчат. Пулемет разбитый, а возле него малец скулит, пальцы на руке поотрывало. Успокоишь, поможешь перевязать:

— Не плачь, паря! Живым домой вернешься.

Высматриваем кухню. Кто поглазастей, кричит:

— Вон она! Разбитая лежит.

Ну, все, значит, до вечера голодные будем сидеть! Солнце взойдет, как-то легче становится. Наши гаубицы по немцам шарахнут, пехота постреляет. Старшина хлеб с махоркой тащит. Запьем ломоть водой, покурим, оживаем.

На войне быстро обвыкаешь. Я потом стыдился своих малодушных мыслей о смерти. Жена, сын тебя ждут. Надо жить. Приходил опыт. Да и возраст уже не мальчишеский — тридцать лет в марте сорок четвертого стукнуло. Для восемнадцатилетних мальчишек — почти дядя. В общем, мне везло. Участвовал в наступлениях, отбивал танковые атаки, получил медаль «За отвагу», когда батарея подожгла несколько немецких танков и помогла пехоте сдержать прорыв.

Говорят, крепко запоминается первый бой. Здесь с тебя мигом слетает шелуха, остается подлинное нутро. Может, и не совсем грамотно выражаюсь, но так оно и было.

«Сорокапяткой» в статьях и книгах восхищаются. Вот какая геройская пушка и какие герои-артиллеристы. Истребители танков! Громко звучит. Может, так оно и есть, но если, сказать прямо, то к концу сорок третьего года наша «сорокапятка» как противотанковое орудие безнадежно устарела. Даже новая улучшенная модель с удлиненным стволом. Повторять откровения других артиллеристов не буду. Пушка легкая, небольшая, скорострельная. Прицельность хорошая. Я на спор закатил на пятьсот метров снаряд в чердачное окно, где пулеметчик сидел. Только брызги полетели. Бронетранспортер или броневик наши снаряды легко пробивали.

Но ведь к зиме сорок третьего у немцев какие танки были? Про «тигр» и «пантеру» и говорить нечего. У них лобовая броня 100–110 миллиметров. К счастью, они составляли лишь небольшую часть немецкого танкового парка. У Т-3 и Т-4, самых массовых танков, броню постоянно усиливали, довели до 50 и более миллиметров. Да еще броневые экраны и звенья гусениц навешивали. Они в нас свободно за километр снаряд всаживали, а наше расстояние — это 300–400 метров. Да еще надо изловчиться и в борт болванку засадить. В лоб — бесполезно. Подкалиберные снаряды хорошая штука, но также на небольшом расстоянии. Выдавали нам их поштучно. Редко когда в комплекте орудия десяток подкалиберных имелось. Это уже ближе к сорок пятому увеличили норму, если таковая была. Да и подкалиберные снаряды лобовую броню танков только в упор пробивали.

Ну, так вот, про первый бой. Наша шестиорудийная батарея входила в штат 190-го стрелкового полка. В полку имелись еще батареи трехдюймовых орудий. Но на левом фланге приняли удар мы, «сорокапятчики». Снега еще немного было, декабрь. Легкий морозец. Немецкие танки катили на нас с хорошей скоростью, маневрируя на ходу. Примерно штук 12 средних танков Т-3 и Т-4. А с бугра, как наседки, посылали в нашу сторону тяжелые 88-миллиметровые снаряды три самоходные установки. До них больше километра.

Атака, по существу, началась внезапно, без артподготовки, которая чаще вредит, чем помогает. Особенно я имею в виду нашу артподготовку с вечной нехваткой снарядов. Мы словно сигнал противнику даем своими жидкими залпами, мол, сейчас ударим! И когда атака начинается, немцы уже наготове. Не скажу, что в тот раз мы зевнули, но какие-то минуты немцы за счет внезапности выиграли.

Я во втором взводе состоял, заместителем командира орудия. Взводный у нас ничего мужик, взвешенный. А комбат, Олихейко (мы его фамилию между собой часто в непечатном виде произносили), был суетливым и не слишком опытным. Хоть и капитан, а где-то вдалеке от передовой долго околачивался. Он начал звонить командиру полка, а у того свои заботы — немцы второй клин заколачивают. В общем, растерялся Олихейко.

Орудия у нас в ровиках замаскированы, защитные сетки — хоть и небольшие. Нас разглядеть трудно. Но лишь до первых выстрелов.

Тогда и снег закоптится, и люди забегают. В общем, будем мы, как на ладони. Но это полбеды, если мы первый удачный залп сделаем. Шесть стволов — сила. С нужного расстояния (метров триста) можно пару танков сразу подбить. А там уже легче дело пойдет.

Наш Олихейко еще кому-то позвонил и приказал открыть огонь одним взводом. Ахнули три пушки первого взвода. Недолет. Расстояние за шестьсот метров. Второй, третий залп. Мы, затаив дыхание, следим. Ну, может, один снаряд из девяти в цель попал, но броню не пробил. А взвод себя обнаружил. Во-первых, ударили по взводу две самоходки, и с остановки — передние танки. Остальные продолжали вперед катить.