- Ничего. Сидит дома. Вчера, правда, в банк проветрился на трамвае. Туда и обратно.

На форточку, громко чирикая, спикировал воробей. Бобров затопал, замахал руками, прогоняя незваного гостя.

- Зачем? - спросил Логунов.

- Примета плохая, когда птица в комнату залетает. Вот чего я не понимаю, Ваня, - сказал полковник, закрывая форточку. - Если ты прав и все дело в Гончаровой, получается неувязка. Допустим, она мстит за смерть дочери. Тогда зачем приплетать давнюю историю со Светланой Архиповой? Когда хотят просто лишить гада жизни, ну, око за око, то стреляют из кустов или покупают киллера. Когда хотят помурыжить, то дают понять: кто и за что. Чтобы знал, почему умирает. Но ведь Свирин из всех этих дел должен сделать вывод, что ему припомнили прошлое. И никто иной как друг детства Дима.

- Да, Павел Петрович, - кивнул Иван. - Сиверцева фактически подставили. Но это можно объяснить тем, что убийца о нем не знает. Или просто не считается с тем, что подозрение падет на невиновного. Наверно, ему, то есть ей это как раз на руку. А что касается давних дел… Понимаете, Свирин Гончарову-младшую не убивал. Он просто ее бросил. Может, к наркотикам приучил, но это неизвестно. Даже если мать будет считать его убийцей, ни один суд этого не признает. И сам Свирин тоже. Он не из тех, кто на каждом шагу бьет себя пятками в грудь и вопит: «Это я во всем виноват!» А убийство, даже столетней давности, - все равно убийство. Тут другой расклад, на этом можно и сыграть. Неважно, что срок давности истек. Страх, совесть - от этого никуда не денешься. И вот когда она его доведет до белого каления, - а она его доведет, я уверен - тогда можно и о дочурке напомнить. До кучи.

- Логично, - сказал Бобров, потирая лысину. - Тогда встает другой вопрос. А этично ли мы поступаем, мешая таким вот Робин Гудам разбираться между собой? Есть преступление, которое невозможно раскрыть. Есть вина, которую невозможно доказать. Есть преступник, которого невозможно осудить. Надеяться, что на этом или на том свете боженька его все равно накажет?

- Боженька, я думаю, действительно накажет. И на том свете, и на этом. В частности, руками таких вот Робин Гудов. А потом накажет и самих Робин Гудов. Нашими руками. Если захочет. Такой вот круговорот наказаний в природе.

- Ты, Иван, смотрю, фаталист. И пессимист.

- Нет, Павел Петрович, я реалист. А реальность - штука невеселая. По крайней мере, в человеческом понимании. Можно сделать вид, что все хорошо, но это будет неправда.

- Ты так и не решил свои проблемы?

Не в силах выдержать пристальный, хотя и сочувственный взгляд полковника, Иван опустил глаза. Бобров знал о его семейных неприятностях, но держался тактично, в душу не лез и не пытался давать советы.

- Нет, не решил, - сказал он наконец. - Пусть все отстоится сначала.

- Может, ты и прав, - задумчиво протянул Бобров, покусывая губу. - Главное, не перейти черту, за которой ничего сделать уже будет нельзя… Ладно, Ваня, иди работай.

Логунов открыл дверь, но, вспомнив что-то, остановился.

- Павел Петрович, помните, Свирина ночью женщина подвозила? Мы еще думали, что машина в угоне? Так машину нашли. Недалеко от его дома.

Глава 19.

Дима в который раз уже убедился: вранье - штука опасная. И дело даже не в том, что тебя на вранье поймают. Вернее, не только в том. Просто если ты придумал себе простуду, то ожидай по меньшей мере желудочный грипп.

Придуманная ангина обернулась полным комплектом дыхательных болячек: трахеобронихт, ларингит и фарингит. Разве что воспаления легких не хватало. И где только так прохватило? Температура прыгала вверх и вниз, голова кружилась, и чувствовал себя Дима крайне паршиво.

Вызванная на дом молоденькая докторша из поликлиники велела строго соблюдать постельный режим во избежание осложнений.

- Меня знобит! - пожаловался Дима.

- Укутайтесь потеплее, чай пейте с липой, с малиной.

- А грелку можно?

- На все тело? - кокетливо спросила докторша.

Дима критически осмотрел ее и решил, что если она намекает на себя, то может отдыхать. От таких грелок угадайте где могут быть мозоли. Да и вообще - сил нет. Спать, спать… Как в детстве. Чтобы мама переворачивала подушку на холодную сторону и гладила по голове.

Но мамы не было. Вообще никого не было. Вот он, пресловутый стакан воды, который некому подать! Сползай с койки и ухаживай за собой сам.

Он позвонил на работу и сиплым шепотом пожаловался Леночке на голод, холод и отсутствие женской ласки, которое так тяжело сказывается на жизненном укладе. Лена высказала намерение навестить больного начальника немедленно. Подобная боеготовность Диме не слишком понравилась, но деваться было некуда, сам напросился. Дабы не провоцировать девушку последовать лечебным намерениям докторши, он влез в спортивный костюм, заправил кровать и улегся на диван, укрывшись пледом.

Леночка появилась через час, таща огромные сумки с продуктами. Видимо, она сочла ситуацию выгодной для себя и тут же приступила к приготовлению «потрясающего обеда». Дима лежал с закрытыми глазами, изображая самого больного в мире Карлсона и принюхиваясь к головокружительным кухонным запахам.

Когда прибыл поднос, на котором исходили паром тарелка с рыбной солянкой и таинственный глиняный горшочек, Дима подумал, что человек слаб, и, может быть, стоит поддаться? Но солянка оказалась переперченной, а печенка в горшочке - слишком жесткой, так что нравственность восторжествовала.

Леночка порывалась заботиться о нем и дальше, но Дима дал ей «одно ма-аленькое, но оч-чень ответственное поручение»: вручив ей ключи от машины, попросил отправить кого-нибудь за ней на Гражданку. Секретарша подмигнула, словно этот визит и приготовленный ею обед внесли в их отношения нечто тайно-интимное, и исчезла.

Дима пополоскал горло, заглотил горсть таблеток и снова заполз под одеяло. Комната плыла, но теперь это было даже приятно. Отхлебывая из кружки липовый чай, он думал, что на самом деле все не так уж и плохо.

Если бы только еще не морока с этими убийствами. Вот так живешь-живешь, а потом раз - и случается что-нибудь эдакое, и вся твоя жизнь начинает крутиться вокруг одного-единственного события, как будто больше ничего в мире не существует.

Пусть мадам Гончарова делает с Олегом, что ей только вздумается. На фиг! Раз менты готовы переключиться на нее - флаг им в руки. Если смогут, конечно. Это уже второй круг заканчивается. Сначала он помогал Стоцкому, потом раздумал. Потом опять стал рыться в этой навозной куче, чтобы себя защитить. А теперь можно умыть руки и прекратить топтаться под ногами у больших дяденек. Обойдутся как-нибудь без супермена Сиверцева.

Произнося мысленно этот монолог, Дима действительно больше всего на свете хотел бы наплевать и забыть. Но прекрасно понимал, что ни наплевать, ни забыть не удастся. Потому что все это касалось его лично. Все они: Сергей, Генка, Олег, он сам - были как деревья, посаженные слишком близко друг к другу. Нельзя выкорчевать одно, чтобы не повредить корни другого. Нельзя сделать вид, что ничего не было: их предательства, смерти Светланы, стольких лет горькой памяти…