состряпанный в Тидмарше план, по которому мы должны стать компанией с Ноэлем[941] в качестве лондонского управляющего, с Литтоном, Л. и мной в роли партнеров и с Ральфом, остающимся на своем месте. Говорят, Литтон намекает на то, что мы получим права на все его произведения. Поначалу заманчивый, этот план кажется все менее и менее реалистичным, если учесть, что нам придется активно работать с Н.К., быть готовыми к огромному коммерческому успеху и все больше и больше, как нам кажется, превращаться в читателей и консультантов фирмы Партриджа и Кэррингтона, которые неизбежно станут коммерсантами на обломках былой славы «Hogarth Press». В данный момент мы склоняемся к мисс Томсон и свободе. Пускай Партридж и Кэррингтон открывают собственную типографию, а мы будем двигаться вперед сами, постепенно, по мере возможности расширяясь. Нам очень нравится идея иметь усердного, увлеченного работника, а Ноэль, по правде говоря, никогда таким не казался. Зачем, в конце концов, нам подстраиваться под Ральфа? Не лучше ли покончить с этим вечным бременем дружбы, задевающим чувства Литтона, и не обращать внимания на то, как близко к сердцу Ральф принял наш последний разговор? Таковы, в целом, основные решения; мы вынуждены прекратить обсуждение «Hogarth Press», ибо спорить можно вечно. Завтра Ральф собирается представить нам более конкретное предложение со стороны Литтона.

Однако наше предприятие действительно нуждается в реорганизации – это не просто прихоть. Мы оба отдаем типографии все свободное время, а работы не убавляется, и одним нам не справиться. Мы продали примерно 850 экземпляров «Джейкоба» – 950, если учесть книги, отправленные рецензентам; на этой неделе сумма заказов от «Simpkin» снизилась драматически – вероятно, это означает, что ажиотаж позади. Но мы все равно выпустим второе издание и ничего не потеряем, даже если продадим лишь на £10, поэтому я довольна. Печать книг идет полным холодом. Осталось прочесть дневники мисс Хобхаус[942] и письма Стивена Рейнольдса[943], а если мы решим опубликовать их, то нам потребуется помощь не трех, а четырех, пяти или даже шести человек.

Это, пожалуй, самая напряженная осень в моей неспешной жизни. Люди и книги – пою я на мотив «Женщины и вина» из «Оперы нищего». В пятницу я ужинала с Мэри, встретила Клайва и Олдоса; Олдос, очень высокий, довольно пухлый, с толстым лицом, бледный, с густыми волосами и в носках канареечного цвета, – идеальный рассказчик, молодой литератор, знающий жизнь. Мы все сошлись на том, что презираем рецензентов, и привели в пример соответствующие истории. Оба джентльмена, но только не леди, получили в свое время комплименты от Макса [Бирбома]. Сначала думаешь, что…

15 декабря, пятница.

Я забыла, что хотела сказать, и пишу сейчас, так как у меня есть 15 минут до ужина в одиночестве – Л. у Сэнгеров – после ожесточенной дискуссии вокруг «Hogarth Press», закончившейся окончательным расставанием с Ральфом. Речь скорее шла об условиях существования «Tidmarsh Press» (Ральф хотел руководить типографией наравне с нами). Он претендовал на треть. В конце концов мы согласились, но дискуссия настолько вымотала нас, что… (Нелли сказала, что апельсины испортились – ничего страшного – Лотти болтает, пока я пишу.) У меня слишком мутная голова, чтобы разложить все по полочкам. Отчасти это результат вчерашнего ужина у Клайва, где я познакомилась с милой одаренной аристократкой Сэквилл-Уэст. Она не очень-то соответствует моему претенциозному вкусу – цветущая, усатая, в попугайских цветах, со всей гибкостью и непринужденностью аристократии, но не остроумием художника. Она пишет по 15 страниц в день; закончила еще одну книгу; публикуется в «Heinemann»; знает всех… Но смогу ли я когда-нибудь узнать ее? Ужинаю с ней во вторник.

Продолжу, пока жду Л. Часы только что пробили половину одиннадцатого – за окном одна из этих прекрасных декабрьских ночей, которые сменяют солнечные дни и, сама не знаю почему, продолжают воскрешать во мне шокирующие детские воспоминания. Неужели я старею и становлюсь сентиментальной? Постоянно думаю о звуках, которые слышала в детстве, в основном в Сент-Айвсе.

Аристократические манеры почему-то напоминают об актрисах, никакой ложной застенчивости или скромности: упавшую в тарелку бусинку она подарила Клайву; просила еще ликера; изящно жестикулировала руками; заставила меня чувствовать себя девственницей, застенчивой школьницей. И все же после ужина я высказала свое мнение. Она – гренадер[944], жесткий, красивый, мужественный, с тенденцией к двойному подбородку. Милый старина Дезмонд, словно подвыпивший филин, хандрил в своем углу, но был дружелюбен и, думаю, рад пообщаться со мной. Он, кажется, упомянул, что французы восхищаются «Джейкобом» и якобы даже хотят его перевести. Я продолжаю получать письма и больше похвалы, чем когда-либо прежде. Продажи идут вяло. Тысячи экземпляров еще нет. Но я не жалуюсь.

Что касается Ральфа, эту проблему, конечно, не решить до приезда Л. Почему мы так разозлились, когда Партридж сказал своим мрачным школярский голосом, что если бы не этот кризис, то на Пасху он бы сделал нам приятный сюрприз?! Может, подарок от Литтона? Думаю, суть нашего недовольства кроется именно в той фразе про сюрприз: зазнайство, бахвальство, взятка, предложенная Литтоном через этого простофилю-грубияна, и еще простецкая, примитивная вера в то, что письмо Литтона должно решить все проблемы, хотя на самом деле оно их только усугубляет.

Насколько я могу судить, уход Ральфа не только даст нам больше свободы, но и оставит много работы. Понадобятся дополнительные меры. Однако мы крепко стоим на ногах, а это самое главное. Если Ральфа оставить, будут постоянные проблемы. Он намекнул, что хотел бы иметь возможность взять передышку. И опять же Литтон постоянно предлагает нам занять денег, оказывая очевидное давление, чтобы упрочить свое положение. Все было бы прекрасно, если бы Ральф не был Ральфом. Чувствую, в среднем возрасте он будет непреклонным и закостенелым, снова и снова повторяющим выученный урок от Литтона. И хотя я бы многое отдала, что создавать литературу вместе с Литтоном, он мало что может предложить помимо собственных произведений. То есть я считаю, что мы своими достоинствами и сами сможем привлечь молодежь.

1923

Спустя четыре дня после последней записи, во вторник 19 декабря 1922 года, Вирджиния Вулф ужинала с Витой Сэквилл-Уэст; Леонард ужинал в “Cock Club” на Флит-стрит. На Рождество Вулфы вместе со слугами отправились в Монкс-хаус, но никто из них не сделал ни одной записи об этом периоде. Вулфы вернулись в Лондон в понедельник 1 января 1923 года, и Вирджиния отправилась на Гордон-сквер к Ванессе и ее семье, которые провели Рождество в Клив-хаусе в Уилтшире с родителями Клайва. Следующая запись, ошибочно датированная Вирджинией как 3 января, сделана в Дневнике XI.

2 января, вторник.