слуги, но и его заставлю сделаться немым. Будьте уверены, у меня очень неглупый оруженосец. Он, вне сомнения, сообразит сразу, что лучше держать язык за зубами, чем вовсе лишиться его. Вам нет нужды беспокоиться.

— Замечательно, — король поднялся. — И хотя я только что потерял вассала, — проговорил он со вздохом — нет, не огорчения, а скорее облегчения, — я рад, что вторично обрёл в вас друга.

Уже уходя, Бальдуэн, задержавшись у двери, сказал:

— Хотя годами вы и старше меня, мессир, но я родился здесь... Поверьте, тут многое не так, как в Европе, если хотите прожить в Утремере свой век, вам придётся кое-чему научиться.

— Спасибо, государь, — ответил рыцарь, не слишком-то понимая, за что благодарит гостя.

Король кивнул:

— До свиданья.

— До свиданья, сир.

V

Несмотря на то что Ренольд принял предложение и переехал жить во дворец, прошло не меньше трёх месяцев, прежде чем состоялась его столь желанная приватная встреча с вдовствующей княгиней. Разумеется, на людях они виделись, и не раз, однако остаться наедине не получалось. На торжественных приёмах или на советах княгиня обращала на рыцаря из Шатийона внимания ни больше и ни меньше, чем на прочих своих ленников. Среди придворных даже пошёл слушок, что с одним или двумя из них вдова завела интрижки.

Если бы не Марго, пилигрим решил бы, пожалуй, что Констанс им больше не интересуется. Однако служанка уверяла любовника, что это не так, а главное, клялась всеми святыми, что разговоры о якобы имевших место романах княгини — не что иное, как пустая болтовня. Он же не знал, верить Марго или нет. Ренольд грустил, не чувствуя на себе больше полного призыва взгляда, который не раз бросала княгиня на него, молодого варвара из-за моря, на той ассамблее, где французские рыцари своим упрямым «На Дамаск!», по сути дела, подписали смертный приговор князю Антиохии.

Впрочем, особенно скучать новоиспечённому землевладельцу не приходилось. Ждала его нелёгкая рыцарская работа. Выздоровев, он с Ангерраном, слугами и двумя дюжинами воинов, что нанялись служить ему, новому сеньору Калат Баланка, отправился вступать в права владения.

Сказать по правде, бенефиций поначалу разочаровал хозяина. Начать уже с того, что никакого Белого Замка пилигрим не обнаружил, найдя вместо него, как и предупреждал король, одну лишь груду камней, из которых то тут, то там торчали изрядно обглоданные койотами, исклёванные коршунами и воронами человеческие конечности. Попадались и покинутые всё теми же любителями мертвечинки черепа с волосами и остатками плоти.

Едва Ренольд подъехал к своему «замку», как оттуда выпрыгнул огромный кролик и тупо уставился на людей, как бы желая сказать им: «Вам-то чего тут надо? Да-да, я — кролик... плотоядный. Что, не видели таких? Говорили же вам, мессир, для того, чтобы прожить свой век на Востоке, надо многому научиться. Эти вот, что лежат тут, не научились, хотя век, почитай, прожили, правда, недлинный. Так-то вот! Впрочем, не зря говорят, что, мол, каждому своё!»

Конечно, утверждать с точностью, что именно было на уме у грызуна, нарушившего, по мнению пришельцев, законы природы, едва ли представлялось возможным даже тогда и уж тем более теперь, спустя почти восемь с половиной веков. Но, так или иначе, доподлинно известно — Ренольд де Шатийон немедленно понял, что просто обязан переименовать столицу своего первого в Святой Земле фьефа.

Кролик произвёл неизгладимое впечатление на весь отряд. Никому из воинов не пришло в голову подстрелить животное, хотя арбалеты и луки имелись едва ли не у половины. «Никак в него нечистый вселился», — пробурчал кто-то, и по шепотку, прошелестевшему по колонне, стало понятно, что предположение это встретило понимание. «Ты видел? — обратился Ренольд к Ангеррану. — Такое впечатление, что он весь раздулся от дерьма. Предлагаю назвать это гаденькое местечко, этот проклятый Белый Замок на Черной Горе — Ле Клапьер».

С тех пор никто здесь, кроме местных жителей, больше не называл фьеф Ренольда иначе, чем Кроличьей Норой.

Далее последовало знакомство с местными жителями. Всего в населённых пунктах, пожалованных французскому рыцарю, проживало не более двухсот человек[73].

Ренольду достались в удел деревни аборигенов, общаться с которыми он и отправился. Едва ли можно утверждать, что встреча прошла в атмосфере дружбы и взаимопонимания. Первой сеньору попалась деревня, населённая мусульманами. Раис делал вид, будто плохо понимает, что от него хотят. Он, очень энергично жестикулируя, объяснил новому господину, что проклятые захватчики (надо думать, единоверцы старосты, которые побывали тут последними и превратили в груду камней Калат Баланк) обобрали всех до нитки, что единственное, чем питаются жители, — прошлогодняя солома и кора с деревьев, а также камни со склонов Амана, так называли они на своём языке Чёрную Гору.

Раис, постоянно поминая то Аллаха, то Аримана, используя всего несколько франкских слов и изъясняясь главным образом на языке жестов, обрисовал картину страшнейшего разорения, пережитого жителями селения. Ренольду немедленно захотелось вздёрнуть старосту и ещё парочку-другую гнусных язычников, однако Ангерран, продемонстрировав в очередной раз поразительную мудрость, предложил взять в заложники сына раиса. Что и сделали.

Ввиду отсутствия драгомана[74], суть требования сеньора всё тот же Ангерран втолковал крестьянам на родном наречии с использованием всё тех же жестов и на удивление успешно. Как бы там ни было, но раис и другие старейшины прекрасно поняли, что новый господин шутить не будет, и наутро, едва взошло солнце, к лагерю Ренольда, разбитому у Кроличьей Норы, пришло две дюжины молодых парней. Они привели с собой мулов и осликов, на которых привезли все требуемые для войска припасы и инструменты, необходимые для восстановления укрепления.

Другие деревни, куда меньшие по размеру и населённые греками-ортодоксами, так же прислали всё, что обещали. Беседы, проведённые накануне со старейшинами и крестьянами, мало чем отличались от задушевного разговора с их соседями-мусульманами. Общение происходило на языке франков, хотя в отряде Ренольда нашлось бы как минимум десяток воинов, способных вполне сносно изъясняться по-гречески. «Нечего баловать! — заявил сеньор. — Все понимают, собаки схизматики, когда хотят!»

Подход Ангеррана оказался эффективен во всех трёх случаях. Чадолюбие раисов неизменно играло положительную роль.

В начале осени строительство завершилось. Сеньор нашёл уместным временно покинуть свой фьеф, оставив за главного самого опытного из солдат, Индольфа Чаккобуса[75], прозванного так из-за шлема, напоминавшего по форме кастрюльку и оттого казавшегося другим воинам смешным. (Сам владелец забавного головного убора никак не реагировал на остроты, и скоро шутники умолкли, прозвище