– Ищи кеб, если боишься растаять от пары капель дождя, – посоветовал Эшмонт. – А я пока прочитаю письмо.

Разумеется, как же иначе: оживленная улица, дождь, множество любопытных глаз и ушей, – потому что таким уж он был, этот Эшмонт: непредсказуемым как вулкан, всегда на взводе, готовый учудить.

– Дело не в дожде, – объяснил Рипли. – Я хочу убраться с улицы, подальше от шума и суеты, куда‑нибудь, где не буду выступать в роли клоуна на арене.

– Нельзя ли поскорее убраться с чертова дождя? – не выдержал Блэквуд.

– Вот и убирайтесь оба! – заявил Эшмонт. – Садитесь в кеб и валите, только оставьте это треклятое письмо!

– Господи, Рипли, да отдай же ты ему наконец!

Тот извлек письмо Олимпии из кармана сюртука и протянул приятелю. Эшмонт взял конверт и пошел к ближайшему уличному фонарю, достал листок и, щурясь, стал читать. Капли дождя падали на бумагу, строчки расплывались в чернильные кляксы.

Впрочем, их было не много – по меркам Олимпии, конечно.

Прошла, казалось, целая вечность, прежде чем Эшмонт поднял голову и посмотрел на приятеля.

– Это что, шутка?

– Я не читал письмо, – ответил Рипли.

– Но знаешь, что в нем, – напряженным голосом проговорил Эшмонт. – Ты отлично все знаешь, черт тебя подери!

– Я знаю, что ей было не до шуток, напротив: она была очень расстроена, когда это писала.

– Расстроена? В самом деле? Вот как ты это называешь? И тебе достало наглости смотреть мне в лицо, улыбаться, рассказывать сказки, зная, что…

– Я хотел увезти тебя с чертовой улицы Сент‑Джеймс!

– Какого черта? – вмешался Блэквуд и, выхватив у Эшмонта письмо, стал читать. – Боже милостивый! Рипли!

– Ты негодяй, скотина, предатель, которому место в сточной канаве! А я‑то тебе доверял! – завопил Эшмонт и бросился на Рипли, опрокинув на каменную ограду перед клубом «Крокфорд».

Рипли, позабыв про больную ногу, вскочил и бросился на Эшмонта. Из дверей клуба выбежали любопытные. Осыпая приятеля ругательствами, Эшмонт попытался схватить его за горло, но Рипли перехватил его руку и наверняка повалил бы на землю, не вмешайся Блэквуд: схватил Эшмонта за шиворот и оттащил подальше.

– Не здесь же, чума на вас обоих!

Нет, здесь и сейчас: не осталось ничего, кроме ярости. Рипли едва сдержался, чтобы не вырвать Эшмонта из объятий Блэквуда и колотить по тупой физиономии кулаками до тех пор, пока не лишится чувств.

– Сойдет и здесь! – рявкнул Эшмонт. – Здесь, на улице, где все увидят, что за скотскую рожу, мошенника и трусливую змею я называл своим другом!

– Скотскую рожу! А кто напился до такого состояния, что не мог уследить за собственной…

– Не здесь, придурки! – прошипел Блэквуд. – Хотите, чтобы ее имя облили грязью вместе с вашими?

Этот довод их убедил, хотя и с трудом. Рипли заставил себя разжать кулаки. Эшмонт покачал головой и процедил сквозь зубы:

– Нет, не здесь, но ты знаешь, где и когда: на рассвете. Пистолеты на двоих и завтрак на одного, Рипли! Итак, завтра на рассвете. Пустошь в Патни.

– Нет, ну зачем? – воскликнул Блэквуд. – Возьми себя в руки. Рипли не святой: как и ни один из нас, – и ты поступил бы так же.

– С другом? – взревел Эшмонт.

Друг? Нет! Все кончено! Умерло! Что сделано, того не изменить. Прозвучали слова, после которых нельзя сделать ни шагу назад: «мошенник», «трус». Слова и дела перемешались в безумной, всепоглощающей ярости, которая ослепляла и лишала разума. И здесь, где‑то в смертельном водовороте, Олимпия… ее лицо, когда Рипли уходил. И где‑то на задворках затуманенного гневом сознания билась мысль, что он действительно виноват: соблазнил девушку, на которой хотел жениться друг.

Лишь одним способом можно уладить это дело, понял Рипли, только одним, причем роковым… Олимпия не поймет, ей не дано: женщина.

«Прости, меня, милая…»

– Будешь моим секундантом, – сказал Блэквуду Эшмонт.

– Черта с два! Я женат на его сестре, не забыл? Алиса узнает и оторвет мне голову. Придумай другой способ уладить дело. Я отказываюсь стоять там и смотреть, как вы убиваете друг друга.

– Тогда убирайся к черту! – заявил Эшмонт. – Я пришлю к тебе кого‑нибудь, Рипли!

– Не сомневаюсь, – ответил тот. – Только не завтра: я женюсь.

Эшмонт дернул головой как от удара – Рипли, собственно, и собирался ему врезать невзирая ни на что, потому что приятель оказался полным идиотом и неудачником и прямо‑таки напрашивался на хорошую взбучку.

Эшмонт бросился было на Рипли, но Блэквуд оттащил его назад.

– Остынь и подумай своей башкой! Они должны немедленно пожениться, чтобы замять скандал. Их видели вместе, а ты опоздал. Все кончено, так что прими это как данность.

– Ну уж нет! – уперся рогом Эшмонт. – Ничего не кончено!

Скандал замять не получится. Все произошло на глазах у публики, и гордость Эшмонта этого не вынесет. Он хотел убить Рипли, и на то у него есть уважительная причина: мерзавец соблазнил его невесту и сделал из друга посмешище.

Есть лишь один способ исправить ситуацию, чтобы Эшмонт мог ходить с гордо поднятой головой: пистолеты на заре.

– Итак, жду, – сказал Рипли, – но не раньше, чем послезавтра.

И, опираясь на трость, герцог заковылял вверх по улице в сторону Пикадилли, когда у него за спиной Эшмонт заорал:

– Ну что уставился? Убирайся к черту тоже!

На следующий день

На туалетном столике перед герцогом Эшмонтом лежало письмо, на котором дождь оставил мокрые следы.

Пальцы его сжимали ножку бокала, светлые волосы, которые он непрерывно теребил, стояли дыбом. Он читал – в который раз, не помнил: десятый, двадцатый?…

«Ваша светлость!

Это письмо мне следовало написать вам раньше, но я оказалась ужасной трусихой. Не надо было доводить дело до свадьбы: я не могу выйти за вас замуж.

Я очень сожалею, что обошлась с вами столь несправедливо и жестоко. Принять ваше предложение с самого начала было моей ошибкой: мое сердце никогда вам не принадлежало. И второй раз я ошиблась, не разорвав помолвку сразу после того, как сбежала. Не ваша вина, что я не знала собственного сердца, не собиралась отдавать его Рипли, а он вовсе не собирался его похищать, но так случилось, что теперь оно принадлежит ему.

Вы заслуживаете надежную и послушную долгу супругу, которая будет достойна чести, которую вам будет угодно ей оказать. К сожалению, я обладаю слишком упрямым характером, эгоистична и склонна совершать дурные поступки. Умоляю никого не винить в том, что произошло. Рипли пытался быть верным вашей дружбе и умом, и сердцем, старался поступать как должно, но не смог противиться моим несдержанным желаниям. Мне хотелось быть именно с ним, и когда он попытался ускользнуть, я не позволила.