– Да.

В этот миг все беды и тревоги последних дней и недавних часов улетучились, и мир обрел спокойствие. Впервые с той минуты, когда пустился в бега с Олимпией, Рипли почувствовал, как в душе его воцарился мир, как если бы пробежал длинный и безнадежный марафон и победил.

Все казалось ясным, неизбежным и правильным в тот миг, когда он взял руку Олимпии и произнес положенные клятвы и когда она взяла его руку и поклялась в свою очередь. А когда наконец Рипли надел кольцо ей на палец, что‑то переменилось в его душе. И окружающий мир тоже стал другим.

Рипли был упрям и безрассуден, суровые испытания научили его презирать сантименты, и все равно его сердце было переполнено чувствами. Их было слишком много, и нахлынули они так неожиданно, что он затруднялся дать им название. Да не все ли равно. Как их ни назови – перед их силой устоять невозможно. К глазам подступили слезы, и он быстро перевел взгляд на Олимпию: ярко‑голубые глаза за стеклами очков тоже подозрительно блестели. Она быстро смахнула ресницами предательскую влагу, прежде чем ему улыбнуться, озарив солнечным светом всю церковь, и в этот момент он осознал, что любит ее. Вот так просто и так много.

Остальная часть церемонии проходила в тумане ошеломительного счастья. Гости остались где‑то далеко, все равно что картины на стенах, или деревья, или облака. Рипли видел только Олимпию и больше никого и ничего: отважную девушку, за которой гнался как безумец, в кресле‑каталке, на колесах через весь парк в Кемберли‑плейс и которую любил, страстно и безрассудно, в своем самом любимом уголке этого мира.

Она закружит его в веселом танце, и ему понравится.

Когда‑то Рипли думал, что это должно понравиться Эшмонту, что она идеально подходит для него. Слепец!

Это Рипли увлекся ее танцем, не смог ему противиться, не смог устоять перед ней – такой живой, страстной и любящей, которая отныне принадлежит ему. Навеки. «Пока смерть не разлучит нас…»

Но он был слишком счастлив, чтобы задержаться на этой мысли.

Его грела ее сияющая улыбка и радовало удивление, написанное на лицах гостей.

И все‑таки, выходя из церкви, он окинул быстрым взглядом небольшую группу присутствующих, потом поднял взгляд наверх, на галерею, но Эшмонта там не увидел.

Позже тем же вечером

Библиотека в доме Рипли ничем не напоминала бесконечные книжные ряды, настоящее ущелье из книг, в Кемберли‑плейс и тщательно рассортированную двухэтажную библиотеку, в которой отец Олимпии время от времени разбойничал, но, по ее мнению, была куда красивее обеих. Было понятно, что хозяин устроил ее не для того, чтобы хвастаться или просто использовать как склад. Это был настоящий храм литературы, созданный человеком, который действительно любит читать. Это была гавань, надежное пристанище, каким и следовало быть храму.

Тут было больше мебели, чем в библиотеке Кемберли‑плейс: удобной, предназначенной для долгих часов чтения. И хотя длина помещения была не больше сотни футов, оно хранило такое собрание книг, что хватило бы на целую жизнь. Книжные полки покрывали стены на высоту дверей, а выше линии полок, в лепных рамах, висели портреты величайших писателей и поэтов Англии.

Олимпия стояла посреди комнаты, прижимая руки к груди, и медленно обводила взглядом ряды полок, упиваясь зрелищем.

– Ах, Рипли! Знай я раньше, что у вас такая библиотека, столкнула бы с дороги леди Монахи, утащила вас за портьеру и целовала до тех пор, пока не запросили бы пощады.

– Монашку‑то? – Рипли подошел к книжным шкафам, стоявшим по обе стороны камина. – А она тут при чем?

– Вечеринка! Вы с ней танцевали. – Олимпия пожала плечами. – Несколько лет назад.

Рипли сложил руки на груди и удивленно взглянул на нее.

– И вы помните?

– Вы умеете производить впечатление.

– Да? Вот и отлично! Если произведенное впечатление вызывает желание меня поцеловать, сейчас самое время.

– Вы же не захотели целоваться в карете, – возразила Олимпия. – «Не здесь, – сказали вы. – Слишком много одежды».

Ее свадебное платье, пусть и не столь пуританское, как то, что одолжила ей леди Джулия в день ее чудесного грехопадения, выглядело по сравнению с первым свадебным платьем совершенно безыскусным. Просто белое: с этим затруднений не возникло, потому что белые платья были в моде и ее приданое содержало несколько штук таких, – но без причудливых бантов и каскадов кружева, которые украшали ее наряд в день первой свадьбы. Под руководством матери и тетки две умелые горничные соорудили фату из накидки от платья, в котором Олимпия появлялась в прошлом году при дворе.

Фата, самая изысканная часть свадебного наряда, была сброшена на сиденье кареты по пути из церкви домой, чтобы не мешала поцелуям и ласкам, которым Рипли неожиданно положил конец, пояснив:

– Сегодня наша первая брачная ночь, и у меня на уме кое‑что получше поспешного совокупления.

Олимпия залилась краской.

– Даже не могу предположить, что у вас на уме, ваша светлость…

– Для начала попытаюсь заставить вас позабыть про все на свете, герцогиня.

Олимпии было странно слышать такое обращение, а уж произнесенное супругом, да еще таким вкрадчивым голосом, и вовсе вызывало дрожь.

– Вы даже не представляете, что я придумал. Не забывайте: я ведь развратный тип – люблю проделывать всякие шокирующие штуки и намерен продолжать в том же духе.

Олимпия удивилась – что может шокировать больше, чем то, чем они занимались в рыбачьем домике, и то, что было в ландо по дороге в Лондон… впрочем, это так, скорее шалости и проказы, и ничего больше, хотя скромный опыт вряд ли позволял Олимпии судить адекватно. И она не возражала бы довести дело до логического завершения, однако Рипли сказал, что кучер непременно услышит, и тогда она просто уютно устроилась в его объятиях и задремала. Даже после того, что произошло в рыбачьем домике, осталась какая‑то недосказанность. Во всяком случае, было бы неплохо расширить кругозор.

– Вот теперь я буду проделывать все это с вами, – многообещающе заявил Рипли. – Я ведь дал клятву, не так ли? «Отказываясь от всего остального, принадлежать только ей одной».

– Я тоже поклялась в верности вам, – сказала Олимпия.

– Да, и пришло время слова заменить делом, мадам. Итак, жду поцелуй. Я буду стоять здесь, перед многочисленными редкими томами – возможно, правда, изъеденными червями, – чтобы стать как можно привлекательнее в ваших глазах.

– Ох, Рипли, вы такой проказник! – Олимпия подошла к мужу и ласково погладила по щеке.

– Кажется, мои мечты начинают сбываться. – Рипли коснулся губами ее ладони, потом провел по ней языком, описывая маленькие круги.

Олимпия почувствовала восхитительное покалывание вдоль позвоночника: вверх, вниз, – потом по всему телу. А Рипли тем временем обхватил ладонями ее лицо, так нежно, словно держал в руках только что вылупившегося птенца.