Я резко развернулся и увидел их обоих: Пэм сидела в кресле на веранде позади дома, Цыпа лежал у нее на руках. Мое внимание привлекла его абсолютная неподвижность. Голова его покоилась на груди Пэм, глаза были закрыты. Когтистые лапы Пэм сжимала в руках. Она поглаживала его перья, а по щекам, падая на белоснежные петушиные крылья, катились слезы.

– Я открыла двери, – тихим голосом сказала Пэм, и лицо ее исказила гримаса страдания, – и он вышел ко мне, как обычно. А потом просто повалился на траву. Я взяла его на руки… – Пэм умолкла, собираясь с силами и не переставая поглаживать перья Цыпы. – Я взяла его на руки, он прокудахтал в последний раз и умер.

Пэм зарыдала и крепче прижала к себе Цыпу. Я не знал, что ей сказать. Даже не знал, что мне думать. Столько лет, столько надежд, столько шума, огорчений, страхов, радостей – и вот так оборвалась его жизнь.

– Мне очень жаль, – сказал я срывающимся голосом. – Мне очень, очень жаль.

Я сел в кресло, Пэм перевела взгляд с Цыпы на меня, потом снова на Цыпу.

– Он ведь только одного и хотел, к одному стремился – быть частью команды, – проговорила она.

Я смотрел на них, и меня поразило то, что до сих пор я никогда не видел, даже не мог представить Цыпу таким неподвижным. Этот петух постоянно был в движении, вертел головой туда-сюда, клевал, перья у него ерошились, он то и дело издавал какие-то звуки, то отрывистые, то глубокие гортанные. Он не просто жил – казалось, он царил в этой жизни. Правда, в последние несколько месяцев Цыпа все чаще отдыхал на груде одеял и полотенец, которые Пэм стелила ему в углу веранды позади дома, но стоило кому-нибудь приотворить дверь, чтобы взглянуть на него, и он тотчас вскакивал на ноги, заметно смущенный, и снова принимался вышагивать, высоко задирая ноги и издавая клокочущие звуки. Если он и не был центром притяжения всей нашей жизни, то, по крайней мере, точно занимал в ней место организатора и распорядителя.

Однако сейчас, глядя на это тело, распростертое на коленях Пэм, я не мог отделаться от впечатления, что Цыпа выглядит очень старым. Лапы с пожелтевшими когтями казались чуть ли не доисторическими – настолько они были сморщены и покрыты чешуйками. Все его черты, застывшие в полном покое, сморщились, как у глубокого старика. Даже перья казались не такими белоснежными, какими были еще вчера. Возможно, именно это заставляло Пэм еще острее любить его.

То, что я сейчас скажу, – заезженный штамп, однако штампы нередко несут в себе много жизненной правды. Мне казалось, что еще вчера Цыпа был пушистым цыпленком, который чирикал, сидя на диване перед телевизором между Каролиной и Абигейл. А ведь сколько всего ему пришлось испытать за минувшие три года! Из маленького цыпленка он превратился в подростка, шагнул из дома во двор, из клетки в гараж, а его скромное, пусть и не совсем обычное присутствие в доме превратилось в господство голосистого, а иной раз и откровенно задиристого петуха. Когда же мы все въехали в этот дом, он стал хозяином собственного особнячка, стал царить во дворе и превратился в достопримечательность всей округи. Я никогда бы не подумал, что он может завоевать такую популярность. И при всем том он от юности до смерти хранил неколебимую верность всем, кто жил по эту сторону забора. Исключая меня.

Всякая смерть неминуемо заставляет людей задумываться о самих себе. Быть может, это тщательно маскируемая форма нарциссизма, но мне кажется, это просто характерная черта человеческой натуры. И я задумался о своей жизни, о том, как сильно она изменилась за то время, которое провел на земле Цыпа, причем изменилась не только в бытовом плане. Разумеется, и это тоже было: Пэм, детишки, животные, пригород, открытие новых сторон бытия. Но я и сам изменился, изменилось мое восприятие жизни, да так, что я и представить раньше не мог.

– Мне казалось, он вечно будет рядом с нами, – проговорила Пэм, выводя меня из состояния задумчивости. – Правда, в последнее время меня тревожило, что он какой-то не такой.

– Цыпа, – сказал я, глядя на нее, – всегда сам решал, как ему жить. Он и умер так, как решил сам. Ты ничем не могла этому помешать.

В следующие дни и недели то строитель остановится на улице и скажет, что без Цыпы наш дом воспринимается совсем по-другому, то соседи постучат в дверь, выражая свои соболезнования и сетуя на то, что им не хватает задорного кукареканья. Пэм купила большую каменную кадку в форме петуха, высадила там цветы и установила возле парадной двери. По правде говоря, эта неподвижная фигура скорее напоминает мне о потере, чем о бурной жизни того, кто обитал в нашем дворе. Том, сосед, живущий за углом, пришел вместе с дочкой, принес букет белых цветов и спросил нас, как спрашивали и все остальные:

– А вы заведете другого петуха?

– Цыпа появился у нас случайно, – отвечала на это Пэм. – Судьба. Не думаю, что любимого петуха можно просто так пойти и купить.

Надеюсь, она не видела, как я лихорадочно нажимал кнопки на своем смартфоне, стараясь записать ее слова.

Немало времени Пэм провела, разбираясь в причинах происшедшего. Она много читала и беседовала со специалистами по куриным из числа профессоров известных университетов. И пришла к выводу, что Цыпа, несомненно, принадлежал к так называемой бройлерной породе кур, организм которых не рассчитан на долгую жизнь, так как они идут в пищу уже в очень раннем возрасте. Тогда мы поняли: Цыпа прожил максимум того, что ему было отпущено.

А в то печальное воскресенье отец девочек любезно привез их к нам, хотя эти выходные им полагалось провести у него. Дети прошли через кухню в дверь черного хода и, заливаясь горькими слезами, обступили свою маму и свою птичку. Абигейл поцеловала петуха, проговорив: «Мой Ну-Ну» – она придумала для него не меньше десятка ласковых прозвищ. Каролина погладила его лапы. Пэм рассказала девочкам, как это все случилось. Я заверил их, что Цыпа всегда очень сильно любил их.

Мама и дочки стали обмениваться воспоминаниями о достижениях и подвигах Цыпы за эти три года. Пэм принесла глину, и они сделали отпечатки его когтей, которые позднее обожгли в духовке. Я взял в гараже лопату и стал копать яму во дворе позади дома, под любимым веерным кленом Цыпы. В этом тенистом уголке он в свое время сам выкопал немало ямок.

Не успел я копнуть несколько раз, как появились девочки, которые сомневались в моей способности сделать это для Цыпы так, как нужно, и взялись за работу сами. Так мы копали все по очереди, пока яма не стала достаточно глубокой и широкой. Пэм завернула Цыпу в одеяло и бережно опустила его в землю.

– Постарайтесь подумать о том, чем Цыпа запомнился вам больше всего, – сказала она дочкам.

Я, поколебавшись, бросил в яму лопату земли, потом еще и еще. Каролина, как я заметил, смотрела в яму не отрываясь, сжимая в руках цветущую веточку, сорванную с ближайшего куста. Абигейл кусала губы. Теперь обе они уже не были маленькими детьми, как тогда, когда Цыпа появился в доме, – они стали маленькими людьми, со своими неповторимыми эмоциями, мечтами и характерами. «Как сильно они повзрослели», – подумал я. Насколько повзрослели все мы, разделяющие сейчас скорбь из-за смерти этой необыкновенной птицы.