— А в чем здесь смысл? — не понял Паоло.

— Те, которые сугубили аллилуйю, то есть пели ее два раза: «аллилуйя, аллилуйя, слава тебе Боже», укоряли трегубивших в ереси, понеже аллилуйя в переводе и есть «слава тебе, Боже». А это значит, что они четверят Троицу.

— А ты за кого был?

— Я не книжник, я был простой поп, но знаю точный перевод аллилуйя, что значит «хвалите Господа». И стало быть, троегубление не есть грех. А сугубившие продолжали кричать, что это латинство и чистая ересь.

— Католики так подробно не живут. Они считают, что можно петь и два раза и три. Как хочешь.

— А Геннадий усомнился. Послал служку своего — переводчика Дмитрия Герасимова в Европу, чтобы он выведал — как там в латинстве? Герасимов вернулся и сказал, как ты говоришь — можно и так и эдак. Тогда сугубившие обвинили трегубивших в жидовстве.

— Не понимаю!

— А что тут понимать? Форму и обряд надо творить точно, как Господь нам завещал. Форма есть пропускная грамота в рай. Отсюда и споры философов. Все дьявола боятся, а он многолик.

— А дальше с тобой, что было?

— Впал в немилость. Почерпнул нелюбовь полной чашей. Что об этом говорить? Я и сейчас считаю, что мало форму блюсти да пост соблюдать. Богу еще угодны наши добрые дела. И святость не в том, чтоб плоть изнурять, а в том, что вдовице казненного не дать с детьми пойти по миру. И не в монастырь надо богатство свое нести, а помогать немощным. Помнить надо, что за утеснение убогих уготовлен нам адов огонь.

— Насколько я понимаю, слова твои — чистое еретичество.

— Насколько я уразумею — так оно и есть.

Храм Святого Власия стоял на небольшой площади, плотно окруженной домами и заборами. Вокруг было безлюдно и тихо, даже собаки не лаяли. Храм был похож на полновесную каплю, вот-вот полетит, чтоб никогда не упасть. В плавных закомарах, каменных бровках над продолговатыми окошками угадывалась тихая и нежная мелодия, украшавшие стены храма кресты разной формы и размера, киотцы, круги были похожи на письмена забытых народов.

Для начала Паоло решил порасспрашивать священника, в самом деле — не ходить же по всем домам. Дорожка к храму была расчищена, на белых от инея дубах сидели круглогрудые снегири.

Священник оказался человеком средних лет, тихий, внимательный. Правое веко его украшал похожий на бородавку красноватый нарост, который очень отвлекал Паоло, и он все время путался, перечисляя фамилии — Сверчковы, Сидоровы…

— Может, я и не так произношу, не в фамилиях дело. Здесь когда-то давно, без малого пятьдесят лет назад, родилась моя мать.

— Нет, юноша. Здесь не живут те, которых вы ищите. И не могут жить. Здесь сейчас на площади Москва живет. И у них лучше ничего не спрашивайте, — добавил он, понизив голос. — Ничего важного вы у них не узнаете, а обругать зазря могут.

— А скажите, раньше, ну… когда в этих домах законные хозяева жили…

— Не говорите так, юноша, здесь и сейчас законные живут, — тихо подсказал священник.

— Ладно, согласен. Я просто хотел узнать, бывали ли вы в этих домах до переселения, — заторопился Паоло и, не ожидая ответа священника, добавил: — А если бывали, то не видели ли где-либо у иконы в красном углу на полочке хрустального пасхального яйца.

— Не видел.

— Не торопитесь с ответом. Вспомните! Это особое яйцо. У него внутри зеленый трилистник. Листики, как живые, как только что сорванные.

— Если у кого и было такое яйцо, то оно далеко отсюда. Все ведь вывезли. Одно яйцо я правда видел, и звалось оно страусиновое. Огромное, скажу вам. И было оно оковано серебром в виде кубка. А принадлежало сие яйцо дому Марфы-посадницы, — добавил священник совсем уже шепотом. — Все ее богатство конфисковали в пользу казны.

— Страусиновое яйцо мне не нужно, — вздохнул Паоло.

— А откуда ты будешь, сынок? Говор вроде наш и не наш.

— Я из дальних. Благослови, святой отец.

Не так он себе представлял встречу с родным домом. Паоло понимал, что все будет совсем не радостно да масляно. Объятия, слезы и пир на весь мир — это потом, а вначале ему пришлось бы долго объяснять, кто он такой, слышать осторожные вопросы, видеть недоверие в глазах людей. Но чтоб так — и глаз не было, и людей не было, и чтоб возможность отыскать их испарилась в один миг — такого и в голову не приходило.

А может, не стоило так уж жалеть мать, может, плен и рабство ее были только избавлением от более тяжелой доли? Она могла умереть голодной смертью, могла погибнуть в дальней дороге. А в Италии, сколько Паоло помнил мать, она жила в неге и в любви. Узнать бы только, куда сослали из Новгорода ее родню.

Дорогу Паоло пересек скорбный воз, везший труп в скудельницу. Везли без гроба, из-под рогожи выглядывала круглая серая пятка.

«Тонкая и маленькая пятка — признак злосердечности, толстая пятка — признак твердости сердца», — откуда всплыли эти слова? «Тайная тайных» — еретическая книга. Курицын, поймав его за чтением, устроил знатный разнос. А виноват-то сам дьяк. Раз запрещенное чтение, не клади абы как, схорони под ключ, а не под перину на лавке. А уж если под перину второпях сунул, то устрой книгу аккуратно, а не так, чтоб кончик торчал. Это ведь и святой заинтересуется. И если трезво посмотреть — ничего в этой книге нет еретического. Про пятки, руки-ноги и цвет глаз, это только к слову. Главное в книге — наставления царю и визирям его о том, как воевать, как страной править, как дань собирать и справедливость творить. А это и есть главное еретичество! Не учи царя править, он сам знает.

На мосту через Волхов он задержался. Солнце садилось, освещая все вокруг нежнейшим светом, вдали, почти на окоеме, золотом блестели купола.

— Что там? — спросил Паоло прохожего, по виду ремесленника.

Тот задержался на миг и ответил с удивлением — как такого не знать:

— Юрьев монастырь.

— А… Кассиан.

Ремесленник обернулся и подтвердил благожелательно:

— Именно так. Игуменом теперь там преподобный Кассиан. Недавно назначили.

Вот и еще один привет от Федора Васильевича. Значит, удалась его задумка, поставить на место умершего старца монаха Кассиана. Может, этот высокоученый игумен тоже вольнодумец? Тоже ищет правду на свой манер?

— Расскажи, Игнатий, про торговую казнь еретиков у вас в Новгороде. Как все было?

— Трудные вопросы ты задаешь. И опять я не знаю, с чего начать.

— С Собора, который состоялся при митрополите Зосиме, — уверенно подсказал Паоло.

— Так ты и так все знаешь?

— Не все. Но знаю, что на том Соборе еретиков обвинили в отрицании икон. И еще в том, что они святое причастие называют не истинными кровью и телом Христовым, а только символами, а на самом деле и после….. остаются обычным вином и хлебом.