class="p1">– Шмуэль почти священник, но есть Иосиф. Нельзя допустить, чтобы Джо лишился шанса стать хозяином Мон-Сен-Мартена… – ради будущего богатства она была готова рискнуть поездкой сына в Конго:

– В конце концов, пусть венчаются тихо, в церкви Сен-Сюльпис, – решила Лаура, – все можно устроить за несколько дней. Или пусть его святейшество обвенчает их в Кастель-Гандольфо, это огромная честь… – она была уверена, что сын сделает предложение Маргарите:

– В письмах он всегда о ней спрашивал, да и по ее лицу все понятно… – после десерта она поднялась. Мишель ласково сказал:

– С кофе мы справимся, милая, в библиотеке стоит спиртовка. Посидите с Маргаритой, поболтайте… – Лаура увела девушку в свой кабинет. Хлопоча над кофейником и трюфелями от Фошона, она, словно невзначай, заметила:

– Хана от нас скоро съедет, ей удобнее жить одной, она артистка. Квартира на рю Мобийон принадлежит Теодору… – Лаура много раз просила мужа написать кузену:

– Апартаменты стоят пустыми, – упрямо говорила она, – там может поселиться Джо. У мальчика скоро появится семья… – Мишель отказывался:

– Здесь места хватит для всех, – говорил муж, – а у Теодора тоже есть сын. Джо, в конце концов, сам заработает на крышу над головой… – Лаура кисло отзывалась:

– Да, на двухкомнатную квартирку в дешевом районе. Ты знаешь, какие цены сейчас в Париже… – Мишель улыбался:

– В восемнадцатом веке, когда наши предки купили недвижимость, за эти деньги можно было приобрести имение. В общем, с той поры ничего не изменилось… – свои бретонские владения святая Елизавета Бельгийская передала церкви и государству:

– В отеле де Монтреваль музей, а в охотничьем доме обосновалась женская обитель. Все уплыло у нас из рук… – она повторила:

– Квартира принадлежит Теодору и перейдет его сыну. Но у нас большие апартаменты, тесниться не придется… – она подмигнула девушке. Маргарите стало неловко:

– Джо еще не сделал мне предложения, а она рассуждает так, словно все решено… – на рабочем столе Лауры, рядом с пишущей машинкой и стопкой иностранных книг, лежали типографские гранки. Женщина поднялась:

– Я сейчас перевожу из Альберто Моравиа, о войне… – Лаура положила ладонь на гранки, – а это статья Мишеля, о русской Марте, то есть о Марте скандинавской. Мой отец… – она запнулась, – нашел кое-какие документы в архиве Британской библиотеки. Жаль, что Джон пропал, его бы это заинтересовало…

Джованни отыскал запись о вкладе некоего рыцаря Джона Холланда из Банбери, в Кентерберийский собор, в ознаменование совершеннолетия его сына, и принятия его дочерью, Маргарет, покрывала послушницы. В документе, датированном 1002 годом, указывался возраст девушки:

– Девочки, ей было двенадцать лет. Через два года викинги в очередной раз разорили Кентербери. Собор тогда стоял старый, его позже перестроили… – Лаура переписывалась с отцом, но с Кларой или ее потомством встречаться отказывалась:

– Адель я сюда не пустила, отговорилась простудой. Она боится инфекций, она певица… – несмотря на замужество Адель, Лаура ей не доверяла:

– Какая мать, такая и дочь. Генрик много зарабатывает, однако таким, как она, всегда мало доходов. Я не хочу, чтобы она потом обсуждала меня с той женщиной… – Лаура называла Клару именно так. Муж всегда отдавал ей гранки для корректуры:

– Он объясняет, что у него не хватает времени на правку… – Лаура дернула шрамом на щеке, – но все потому, что он мне изменяет. Вокруг него болтаются светские дамы, актрисы, певицы. Он мог давно переспать с Ханой, у него нет ничего святого… – Лаура не следила за мужем. Мишель, с его партизанским прошлым, непременно бы заметил хвост:

– И я не хочу выходить на улицу. Если фон Рабе жив… – ее пробрала дрожь, – он может найти меня и убить… – прикурив от свечи, Лаура подошла к большому окну:

– Машина на набережной, – она прищурилась, – ситроен. Они включили фары, за рулем кто-то сидит… – в лицо ударил яркий свет прожектора, она услышала далекий голос:

– Сердце справляется, я добавил камфары. Посмотрим, сколько она еще протянет… – в медицинском блоке Нойенгамме изучали поведение человека при экстремальных температурах:

– Плюс шестьдесят, плюс семьдесят градусов… – она облизала пересохшие губы, – я только хотела окунуться в прохладную воду… – белый сверток уносило течением, тряпки размотались, до нее донесся детский плач:

– Мамочка, зачем ты меня убила? Мамочка, мне страшно, иди ко мне… – ладони загорелись, словно в огне:

– Мой мальчик в реке… – поняла Лаура, – они следили за нами, надо его спасти. В Равенсбрюке, когда мне показали Мишеля, я хотела высадить окно… – вскочив на подоконник, она всем телом бросилась на темное стекло.

За пыльным окошечком кухни порхал воробей.

В Мон-Сен-Мартене Тиква привыкла подниматься рано. Отчим по выходным не изменял партизанским манерам. Доктор Гольдберг весело говорил:

– После дежурств, как и после акций, хочется отоспаться. Ничего, девочки у меня хорошие. Они сами справятся с завтраком… – Тикву обычно будил стук дверки, прорезанной в задней двери особняка. Гамен спал с двойняшками, но на рассвете пес отправлялся во двор:

– Когда уходит, девочки еще дремлют, – Тиква улыбнулась, – они всегда спят в обнимку… – золотистые волосы Элизы и темные кудряшки Розы перемешивались. Двойняшки сопели, свернувшись клубочком под одеялом. Сестры кочевали, устраиваясь то на нижней, то на верхней кроватке. Мастерские на шахтах сделали подарок дочкам месье доктора, смастерив мебель для детской. Кроватка походила на старинный корабль. У девочек была своя маленькая лесенка, из трюма на палубу, канат, по которому они съезжали вниз и крутящийся штурвал. Диван, где девчонки возились с игрушками или читали, напоминал карету. В комнате стояла деревянная карусель, кукольный домик, мольберты и грифельные доски. Игрушки поселились в сказочном замке, напоминавшем о разрушенной резиденции де ла Марков. Двойняшки утащили к себе сохранившиеся после пожара безделушки:

– У них есть музыкальная шкатулка с балериной, – Тиква зевнула, – Маргарита с ней играла в подвале замка… – девочки забрали себе и семейные портреты. Покойная Элиза де ла Марк, в пышном платье для первого причастия, стояла рядом с братом. Юный барон надел топорщившийся на нем костюм:

– Мон-Сен-Мартен, 1931 год, – вспомнила Тиква, – дядя Эмиль приехал на практику в рудничную больницу. Ему было восемнадцать лет, он учился на первом курсе…

Молодого Гольдберга сняли в халате, со стетоскопом. На заснеженной площади, среди развалин поселка, возвышался свадебный балдахин. Покойная тетя Роза, в платье де ла Марков, гордо откидывала назад голову. Шахтеры и солдаты американской армии, окружившие хупу, смеялись. На военном виллисе вывели: «Just Married». За рулем блестел очками дядя Меир.

Тиква следила за кофе в потертом кувшинчике:

– Никого не осталось, – горько поняла девушка, – и даже на могилы к ним не прийти. Тетя Роза с девочками сгинула в СССР, а дядя Меир пропал без вести на секретной миссии… – в разговоре с Тиквой, отчим вздохнул:

– Я не имею права говорить, где все произошло, милая… – Тиква подозревала, что речь идет о Советском Союзе:

– Аарон показывал мне наброски, – она жарко покраснела, – он пишет пьесу абсурда, об СССР. Он сейчас читает «Замок» Кафки … – вчера, за обедом в театральном бистро, месье Андре, главный режиссер, задумался:

– Задатки у вас отличные, – Тиква смутилась, – но роль Кэтрин вы пока не потянете, да и в Париже вы только до конца лета. Ничего, – он сверился с календарем, – в сезоне еще три недели. Я вас выпущу на сцену в маленьких ролях… – Тикву ожидали короткие выходы, но девушка была счастлива:

– Это настоящий театр, как я и хотела. Аарон будет со мной заниматься, Хана отведет меня в Консерваторию… – покойная мать всегда говорила Тикве, что она не должна оставлять своей мечты:

– Папа и мама обрадовались бы, узнай они, что у меня все получилось, – она сняла кофе с огня, – и насчет Аарона они бы тоже обрадовались… – в комнате двойняшек висела фотография, сделанная Тиквой в Брюгге. Цила, в летней юбке и блузе, улыбалась Гольдбергу:

– Дядя Эмиль тоже улыбается, – девушка хихикнула, – просто чужим людям этого не разобрать… – она водила двойняшек к строгому камню, на отдельном участке поселкового кладбища:

– Собственность евреев Бельгии, –