за мной. Около полудня я услышала, как возле медпункта останавливается машина. Какой-то миг я надеялась, что это люди из ООН, вернувшиеся с обещанными медикаментами. Но вместо них в медпункт вошли трое мужчин в потрепанной униформе. Не замедляя шага, они рывком подняли меня на ноги за ворот белого медицинского халата, сметая со стола предметы.

— Пошевеливайся! — приказал солдат. — Давай! Пойдешь с нами!

Сначала я попыталась сопротивляться.

— Чего вы хотите? Чего вы хотите? Уберите руки!

Лицо придвинулось к моему. В налитых кровью глазах горела ненависть, из свирепой пасти летели брызги:

— Заткнись! Заткнись! Заткнись! Заткнись! ЗАТКНИСЬ!

Когда они тащили меня из медпункта, на мгновение я встретилась взглядом с Саидом. Он взглянул на меня, словно хотел что-то сказать, затем испуганно уставился в пол. Они провели меня к ожидающему нас джипу и швырнули на заднее сиденье. Двое уселись по бокам, и двери захлопнулись. Третий солдат сел на место водителя и завел двигатель.

Мы поехали прочь от медпункта; в автомобиле стояла мрачная, жуткая тишина. Никто не произносил ни слова. Я даже не пыталась спрашивать, куда меня везут, я знала, что на этот раз все очень и очень серьезно. Сердце колотилось, боль, как отбойный молоток, сверлила под черепом. Я знала, что меня убьют. Внутренний голос кричал: сегодня они тебя убьют; они убьют тебя; они собираются убить тебя сегодня.

Я не знала, за что они собирались убить меня. За то, что я помогала раненым бойцам? За то, что я помогала жертвам изнасилования? Кому еще я помогла, чтобы заслужить смерть? Или мне припомнили отказ составить список? Впрочем, беспокоиться уже не имело смысла. Все мы знали, что тьма рано или поздно ляжет на нас. Все в Маджхабаде в глубине души знали, что ужас надвигается.

Итак, они пришли за мной раньше, чем можно было ожидать. И что? Страна была в огне. Дети подвергались групповому изнасилованию. Беда преследовала нашу землю. Рано или поздно все мы получим свое — загава, фур, массалит, — все мы, черные собаки и рабы. Повезет — выживешь. Не повезет — погибнешь. Моей удаче, как видно, пришел конец. Быть по сему. По крайней мере, Господи, дай мне быстро умереть. Господи, пожалуйста, пусть это будет без боли. Пожалуйста, Господи, не дай им мучить мою душу.

Они отвезли меня в дальний конец деревни, в военный лагерь. Мы остановились около трех хижин, обнесенных проволочной оградой. Солдаты выволокли меня и увели в ближайшую хижину, с твердым бетонным полом и голыми кирпичными стенами. Окна были зарешечены и закрыты металлическими ставнями. Единственная лампочка высветила темные пятна на полу. Мне не хотелось думать об их происхождении.

Я вошла в комнату, и сразу же меня начали избивать. Сильно пнули в живот. Когда я согнулась пополам от боли, на меня обрушились дальнейшие пинки и удары — по ногам, плечам и бедрам. Я упала на пол и попыталась закрыть голову руками. Ботинок полетел мне в лицо, и жгучая боль прострелила глазницу. Еще один пинок в голову — этот удар пришелся по пальцам руки, хрустнули сломанные кости.

Скрип подошв по голому бетонному полу. Глухие удары ботинок по мягким частям. Потом тишина. Напрягаюсь в ожидании следующего удара, но его не последовало.

Только тишина. Я лежу, свернувшись клубком на холодном твердом полу. Тишина и звук их напряженного, возбужденного звериного дыхания. Тишина — это на секунду, на минуту, на час? Мне слишком больно, мне не до этого. Почему убийство должно начинаться с такой боли?

— Ты доктор загава! — кричит на меня голос. — Доктор загава! Мы знаем, кто ты!

— Ты говоришь с иностранцами! — кричит другой голос. — Басни им рассказываешь. БАСНИ! Зачем ты им врешь?

Рука хватает меня за волосы, тянет вверх мою голову. Несколько яростных ударов в лицо — голова мотается из стороны в сторону. Солдат скрючивается надо мной, его лицо искажено ненавистью, зловонное дыхание бьет мне в нос. Его мертвенные глаза смотрят в мои, он крутит пальцами мои волосы, все выше и выше вздергивая мою голову от пола.

— Слышь, ты, мы знаем, что ты наболтала иностранцам, — ледяным голосом, исполненным ненависти, скрежещет он. — Ты зачем это сделала? Ты подписала декларацию. Забыла? Ты подписала декларацию — не трепаться. Ты обещала. Ты почему обещание не выполняешь?

— На этот раз мы с тобой разберемся! — голос рядом, опять крик. — На этот раз мы тебе такой урок дадим, нескоро забудешь!

Скрюченный поднимает голову, кривенько улыбается коллеге, Крикуну.

— Зенил хочет с тобой разобраться. Своим фирменным способом. Разрешить ему? Хочешь, я ему разрешу?

— Она рассуждает о групповухе! — снова Крикун. — Грязные разговорчики! О групповухе! Врет иностранцам! Про маленьких девочек… Да что она знает о групповухе! Ничего не знает…

— Зенил хочет быть твоим учителем, — снова Крючок, голос лоснится угрозой. — Он предлагает поучить тебя. Хочешь, он тебя поучит? Хочешь, он тебя научит всему, что знает?

— Мы тебя заставим язык прикусить!

Пинок в поясницу, боль пронизывает позвоночник.

— Язык прикусить! Навсегда!

— У нас власть, мы тебя что угодно делать заставим, — шипит Крючок, его пальцы до сих пор в моих волосах. — Все что угодно, доктор. Все, что захотим. Знаешь ты это?

Я чувствую, что Крючок встает на ноги, отпуская мои волосы. Я валюсь головой на твердый пол. Крючок поворачивается, обращается к третьему, Шоферу, который до сих пор не участвовал в допросе:

— Али, принеси веревку и свяжи ее. Свяжи крепко. Не хочу, чтобы она смылась куда-нибудь, пока мы с ней не разберемся. — Крючок поворачивается ко мне, меряя взглядом. — В арестантскую ее. Дадим ей немного времени подумать. Пусть обдумает свои проступки, прежде чем мы ее накажем.

Шофер и Крикун поднимают меня на ноги и выводят. Пинком открывают дверь другой хижины и бросают меня внутрь. Крикун коленями прижимает меня к полу, Шофер связывает запястья. Он заворачивает мне за спину руки — жгучая боль, словно их вырвали из суставов, — и крепко связывает, настолько крепко, что суставы горят от боли. Теперь я бессильна. Впервые с начала надругательства я заплакала.

— Тряпки принеси, — приказывает Крикун. — Заткнем рот этой черной суке. На кой нам ее тупой вой слушать.

В рот мне впихивают грязный кусок ткани и крепко обвязывают его конец вокруг моей головы. Крикун отпускает меня. Я вижу, как эти двое идут к двери. Крикун оборачивается.

— Уж ты сейчас не убегай, — усмехается он. — Мы вернемся попозже. Будет тебе первый урок. — Он поворачивается к Шоферу и хитровато смотрит на него. — Зенил-Учитель… не просто так у меня кличка такая.

Шофер