хихикает. Дверь захлопывается. Скрежет ключа в замке. Хруст удаляющихся ботинок. Тишина. В хижине темно. Непроглядная тьма. Я здесь одна, если не считать мышей и крыс. Я их не вижу, но слышу. Вверху, в стропилах. Скребутся на полу. Они чувствуют запах моей крови и моего страха. Неловким мучительным движением я подаюсь назад, пока не прижимаюсь к стене. Смотрю перед собой. Колочу ногами — смотрите, гады, я все еще в сознании, я жива, я вам еще покажу. Я еще не труп. Вам пока что меня не сожрать.

Я знаю, что вскоре произойдет. Насилие и смерть, насилие и смерть. Смерть я могу принять. Но я не могу принять насилия, не могу допустить, чтобы эти мерзавцы надругались надо мной. Есть ли выход? Найду ли я способ покончить с собой? Должна найти. Должно быть в этой комнате что-нибудь, что поможет мне умереть. Мое тело — сплошные порезы и синяки, и меня мучает боль. Но если я сумею освободиться от этих веревок, то должна найти какой-нибудь способ оборвать жизнь. Если я развяжу веревки, то, возможно, мне удастся повеситься на стропилах.

Я попробую. Я изо всех сил стараюсь освободить кисти рук, кручу руками и напрягаю мышцы, но с каждой попыткой мне становится только больнее. В конце концов я чувствую, что слишком устала. Я лежу, борьба окончена. Я лежу лицом вниз на грязном бетонном полу и плачу. Я плачу и молюсь. Я молюсь, чтобы Бог спас меня от Шофера, Крючка и Крикуна. Молюсь Богу, чтобы дал мне блаженное спасение, чтобы дал мне смерть, чтобы забрал меня из этой жизни, исполненной боли и обиды. Я молюсь о блаженном освобождении.

Боже, освободи меня. Боже, освободи меня. Боже, освободи меня.

В ту ночь они пришли за мной. На улице темно. Я вижу это, когда смутные фигуры открывают дверь. Один из них зажигает фонарь. Но теперь это не просто Крикун, Крючок и Шофер. Это трое незнакомцев в грязной военной форме. Когда они подходят ко мне, я вижу злобу и похоть, горящие в их глазах. Один из них хватает меня за волосы и наваливается на меня, прижимая грудью к полу, выкручивает руки, смеется, прочитав боль и ужас в моем взгляде.

Второй хватает меня за ноги. Я вижу блеск ножа, чувствую, как рвется ткань, когда он начинает разрезать на мне брюки. Но ноги у меня не связаны, они свободны, и я изо всех сил пинаю его, отшвыривая обратно к стене. Раздается крик ярости, искажается небритое, грубое лицо кретина. Он подается вперед и глубоко вонзает лезвие ножа мне в бедро. Я кричу от боли, но ткань, забитая глубоко в горло, душит крики. Я опять пытаюсь лягаться, но третий человек прижимает мою свободную ногу к полу.

— Держи ее за ноги! Держи черную суку за ноги! — призывает человек с ножом, кромсая мои брюки у талии. — Ужас до чего сильная. Вот ведь силища-то.

— И что, втроем не управимся? — кричит тот, кто стоит на коленях.

— Да это уж точно! Тут целый долбаный полк не управится!

Человек на коленях ухмыляется:

— Вот, сука черная, теперь будешь лежать смирно!

Он достает что-то из кармана. Я отчетливо вижу, что это бритва, когда он раскрывает блестящее лезвие, поднося его к свету. Он наклоняется и распарывает на мне блузку. Он улыбается. Медленно, очень медленно он опускает клинок, а затем режет мою обнажившуюся плоть. Я чувствую жгучий удар боли в груди и теплый прилив крови. Он перемещает лезвие и кладет холодную сталь на другую мою грудь. Я закрываю глаза и молюсь, и молюсь, и молюсь, и молюсь.

— Вот так, расслабься, — усмехается он. — Давай, брыкайся, получишь еще. Жаль обе испортить, а? Ложись и получи свое, черная рабыня…

Человек с ножом сейчас верхом на мне. Я напрягаю мышцы и пытаюсь сопротивляться, но эти двое насильно раздвигают мне ноги. Я чувствую жгучую боль, когда человек с ножом входит в меня, разрывает меня.

— Мать честная, да она зашитая! — кричит он. — Реально зашитая! Этих загава делают потуже остальных…

— Ну так распори ее для всех нас, — через плечо говорит тот, что на коленях. Он поворачивается ко мне лицом:

— Ну вот, теперь ты знаешь, что такое групповуха, ты, черная сука. Теперь ты знаешь.

Эти трое по очереди насиловали меня, один за другим. Как только третий управлялся, они начинали снова. Они насиловали меня, прижигали сигаретами и резали ножами до тех пор, пока я не потеряла сознание. Придя в себя, я обнаружила, что осталась в хижине одна. Я свернулась в клубок в углу. Мне хотелось умереть. Больше никто ничего не мог со мной сделать. Моя жизнь кончилась.

На второй день они пришли опять — Шофер и Крикун. Меня насиловали, пока я вновь не потеряла сознание, они насиловали меня, пока все зверские надругательства не слились в одно. На третий день дверь хижины открылась еще раз. Яркий свет хлынул внутрь.

Пожалуйста, Боже, пожалуйста — не надо снова, не надо снова, не надо снова. Вошел Крючок. Он был один. Он прошел туда, где я в позе зародыша свернулась у стены. Он опустился на корточки и молча уставился на меня.

— Знаешь, что мы решили сделать с тобой? — спокойно объявил он. — Мы оставим тебя в живых. Мы не будем тебя убивать. Усекла? Не умирать. Не умирать. Жить.

Я ничего не сказала. Я почти не реагировала. Я была там, где добраться до меня было невозможно. Слова до меня не доходили.

— Знаешь, почему мы оставляем тебя жить? — добавил он. — Мы оставляем тебя жить, потому что знаем, что ты предпочитаешь сдохнуть. Умно, а? Вот ведь какие мы умники, доктор. Может, мы не такие ученые, как ты, зато чертовски умные, согласись!

Я смотрела на него тусклыми, слепыми глазами. Я ничего не видела. Я была далеко, там, куда взял меня мой Бог, в том месте, где они не могли больше добраться до меня. Там я была в безопасности. Это не смерть, не то, о чем я просила, просила и молилась, но примерно то же самое — почти лучшее, что мог Господь сделать для меня в этой ситуации.

Крючок пожал плечами:

— Как бы то ни было, проваливай. Иди. Пока что хватит. Ты узнала, что такое изнасилование, так что иди. Учитель и другие — они тебе показали. Сам-то я, хоть убей, не прикоснулся бы к черной суке вроде тебя. В общем, вали отсюда. Вали и расскажи всему