— Парк?

Бежать? Но отец, вероятно, поймал бы его. Отец не уставал повторять, в какой он отличной форме.

— Куда это ты собрался?

— Я… должен помочь Элеаноре.

— В два часа ночи?

— Она уезжает.

— И ты вместе с ней?

— Нет. Я просто хотел отвезти ее к дяде.

— И где живет этот дядя?

— В Миннесоте.

— Вот срань господня. Парк, — сказал отец уже в полный голос, — ты серьезно?

— Пап… — умоляюще сказал Парк, делая шаг к нему. — Ей надо уехать. Ее отчим… Он…

— Он посмел ее тронуть? Если так, мы звоним в полицию.

— Он пишет ей послания.

— Какие послания?

Парк потер лоб. Ему не хотелось вспоминать эти надписи.

— Мерзкие.

— Она не сказала матери?

— Ее мама… Она не может ничего сделать. Я думаю, он ее бьет.

— Вот же мудила. — Отец глянул на ружье. Потом на Парка. Потер подбородок. — Так ты везешь ее к дяде. А он ее примет?

— Элеанора думает, что да.

— Не самый лучший план, Парк.

— Знаю…

Отец вздохнул и почесал шею.

— Но, видимо, — сказал он, — единственный из возможных.

Парк вскинул голову.

— Позвони, когда будешь на месте, — негромко сказал отец. — Отсюда прямое шоссе до Де-Мойна. У тебя есть карта?

— Куплю на бензоколонке.

— Если устанешь, остановись в зоне отдыха. И ничего никому не говори без необходимости. Деньги есть?

— Шестьдесят долларов.

— Вот… — Отец залез в банку из-под печенья и вытащил горсть двадцаток. — Если это не сработает, с ее дядей, не вези Элеанору домой. Вези прямо сюда, и мы подумаем, что делать.

— Ладно… Спасибо, пап.

— Не благодари пока. У меня есть условие.

Больше никакого макияжа, подумал Парк.

— Ты возьмешь фургон, — сказал отец.

Отец стоял на ступеньке крыльца, скрестив руки на груди. Разумеется, он вышел посмотреть. Словно судил чертов спарринг по тхэквондо.

Парк закрыл глаза.

Элеанора все еще там, в трейлере.

Элеанора.

Он завел фургон, плавно переключился на обратный ход, выехал с подъездной аллеи и включил первую скорость. А потом подал машину вперед. Мотор работал без перебоев.

Выходит, он все же умеет водить механику. Офигеть, господи боже.

Парк

— Ты как, в порядке?

Она кивнула и залезла в машину.

— Сиди пока на полу, — сказал Парк.

Первая пара часов запомнилась плохо.

Парк не привык водить фургон. Несколько раз машина глохла на светофорах. Потом, на шоссе, разделяющем штаты, он повернул на восток вместо запада — и потребовалось двадцать минут, чтобы вернуться назад.

Элеанора не произнесла ни слова. Просто смотрела вперед и обеими руками держалась за ремень безопасности. Он положил руку ей на колено, но она словно бы не заметила этого.

Они съехали с шоссе где-то в Айове, чтобы заправиться и купить карту. Парк зашел на бензоколонку. Он купил Элеаноре кока-колу и сандвич. А когда вернулся в фургон — Элеанора спала, привалившись к пассажирской двери.

Боже, попытался сказать себе Парк, она вымоталась.

Он забрался в фургон, вздохнул — и кинул сандвич на приборную панель. Как она может спать?!

Если сегодня все пойдет как надо, завтра утром он поедет домой. И, вероятно, теперь ему разрешат водить машину. И ездить, куда угодно. Но не было места, куда он захотел бы поехать. Без Элеаноры.

Как она может спать, когда до расставания остались считанные часы?

И как она может спать в такой позе?

Ее волосы рассыпались и растрепались. В этом свете они казались винно-красными. Рот был слегка приоткрыт.

Земляничная девушка.

Он вновь попытался припомнить тот первый день, когда встретил ее. Попытался понять, как это случилось — как она превратилась из незнакомки в единственного человека, который имел значение.

А еще Парк раздумывал: что, если он не повезет ее к дяде? А просто поедет дальше по дороге. Куда угодно.

Зачем так торопиться к дяде?..

Если уж жизнь Элеаноры так круто поменялась, почему бы ей не сбежать к нему? К нему, а не от него?..

Черт! Неужели так трудно проснуться?

Парк вел машину еще около часа, взбодренный кока-колой и грустными мыслями. А потом ночь начала бледнеть. Поблизости не было зоны отдыха, так что Парк съехал на гравий — на проселочную дорогу, отходившую от шоссе под прямым углом, как плечо.

Он отстегнул свой ремень безопасности, отстегнул ремень Элеаноры. Потом притянул ее к себе и опустил голову ей на макушку. Она до сих пор пахла как прошедшим вечером — потом, сладостью и импалой. И Парк плакал, уткнувшись в ее волосы, — пока не уснул.

Элеанора

Она очнулась в объятиях Парка. Это было сюрпризом. Она решила бы, что ей снится сон, но все ее сны были кошмарами: нацисты, плачущие дети, гниющие зубы, выпадающие изо рта. Элеаноре никогда не снилось ничего столь же прекрасного, такого чудесного, как Парк — сонно-мягкий и теплый. Очень теплый. Когда-нибудь, подумала она, кто-нибудь будет просыпаться так каждое утро.

Лицо спящего Парка было красиво совершенно по-новому. Янтарная кожа, пронизанная солнечным светом. Полные губы. Высокие скулы. У Элеаноры вовсе не было скул…

Она оказалась застигнута врасплох. И прежде, чем успела опомниться, ее сердце снова билось для него. Так, словно не было на свете ничего, более прекрасного.

Может, и впрямь не было…

Солнце едва поднялось над горизонтом, залив кабину фургона голубовато-розовым светом. Элеанора поцеловала новое лицо Парка — под глазом, едва не коснувшись носа. Он сморщился и потянулся к ней. Элеанора провела кончиком носа по его брови и поцеловала его веки.

Ресницы затрепетали (так делают только ресницы и бабочки). И руки пришли в движение, обвивая ее.

— Элеанора, — выдохнул он.

Она взяла его дивное лицо в ладони и целовала — словно перед концом света.

Парк

Ее больше не будет в автобусе.

Она не будет строить ему рожи на уроках английского.

И не будет рычать на него, просто потому что ей скучно.

Не будет плакать в его комнате, желая того, что он не может ей дать.