– Сапожков! Давай сюда! Сапожков, родимый, Бог тебя послал! Все сети сдам, весь улов, все деньги, только Ваньку в больницу отвези!

«Как же вертолет сможет сесть? – испуганно подумала Лиза. – Он ведь провалится в снег!»

Что-то слабо коснулось руки Лизы. Она повернула голову. Тополев смотрел на нее еще затуманенными глазами, пытался слабо улыбнуться.

– Тише, – сказала Лиза, но, поняв, что он не может ее слышать, приложила палец к губам.

Ветер сделался вовсе нестерпимым, и Лиза низко наклонилась над Тополевым, прикрывая его собой.

Ветер стихал, устанавливалась тишина.

Лиза разогнулась, поднялась, отряхивая снег с колен.

Синий вертолет, у которого вместо обычных шасси оказались огромные лыжи, спокойно стоял на снегу, никуда не проваливаясь. Винт замедлял вращение, вокруг него причудливо вихрился сметенный с кедровых ветвей снег.

Дверца открылась, какой-то человек в тяжелой теплой куртке начал выдвигать трапик, но другой человек оттолкнул его, спрыгнул в снег и, разбрасывая его в сторону, бросился к Лизе. Капюшон его куртки был откинут, черные волосы были взлохмачены ветром…

– Ох, – тихо сказала Лиза и вдруг села в сугроб, зажмурилась, потому что этого не могло быть, не могло…

Чьи-то руки схватили ее, вздернули, затормошили, она слышала рядом чье-то взволнованное сбивчивое дыхание, потом одна рука, державшая ее, разжалась, и Лиза почувствовала, что на ее шею под теплый воротник надето что-то тяжелое, захолодившее металлическим прикосновением горячую кожу.

Она осторожно приоткрыла глаза и посмотрела на китайский медальон. Хризантема, дракон… Снова посмотреть на человека, который стоял напротив, она боялась.

– Лиза, прости меня, – раздался голос, который она уже и не надеялась услышать. – Лиза, пожалуйста, будь…

– Хорошо, – ответила она, не дослушав.

Вячеслав счастливо рассмеялся, прижал ее к себе, и из-за его плеча Лиза увидела, как Кузьмич трясет руку какого-то мужчины в синей форменной куртке с трафаретом «Рыбоохрана» на спине.

– Жив Ванька! – кричал Кузьмич. – Вот она его спасла!

Он показал на Лизу, утонувшую в объятиях Вячеслава.

Не в силах отстраниться, она повозила головой по его куртке и прошептала:

– Это не я. Это мой отец.

– Что? – спросил Вячеслав. – Что ты говоришь?

Лиза только улыбнулась. Она точно знала, что отец-то ее услышал!

… – Мы тебе помогли, – прошептал Александр Александрович, слабо улыбаясь и глядя в темноту, сгустившуюся там, где только что видел две едва различимые тени: мужчина со сросшимися, словно бы всегда нахмуренными бровями, и зеленоглазая женщина с родинкой в уголке рта. Ее лицо было очень похоже на лицо Женьки, какой она была когда-то, ее лицо было очень похоже на лицо Лизы, какой она стала сейчас. Да, эти дорогие призраки помогли ему и Лизе, но он должен был отплатить им добром за добро, рассказав наконец Лизе о том, что так долго скрывал от нее. Рассказать о себе и Женьке, о Тамаре, Викторе Панкратове и Ольге Васильевой, рассказать о любви и ревности, о благородстве и подлости, о счастье и страдании… Но главное – он должен рассказать о Грозе![20]

Москва, 1991 год

– Невероятно… потрясающе… – ошеломленно пробормотал Вячеслав. – Такое ощущение, что это подстроено, что все сговорились!

– Да, умеет он произвести впечатление! – тихо сказала Лиза, не сводя настороженных глаз с высокого смуглого мужчины, который поднимался по ступенькам амфитеатра, оборачиваясь то к одному, то к другому зрителю и делая стремительные жесты. – Хотя это и отдает явной бесовщиной…

Повинуясь этим жестам, некоторые зрители бессильно обвисали в креслах, закрыв глаза, а другие внезапно подскакивали и какое-то время хохотали как безумные. Иногда смуглый просто щелкал пальцами, и тот, кому был подан этот знак, срывался с места, выбирался в проход между рядами и замирал. В тупом оцепенении там стояло уже человек десять.

– На афише написано, что его сеансы носят целительный характер, – возразил Вячеслав. – Он изгоняет болезни, как бесов.

– Экзорцизмы, что ли, творит? – усмехнулась Лиза. – Да он, скорее, сам на беса похож!

В самом деле, в облике этого человека преобладал черный цвет, усиливая зловеще-торжественное впечатление, которое он производил. Интересно, где он был раньше, этот Антон Каширский, почему о нем никто не слышал – и вдруг он как с неба упал, вернее, из темной ямы вылез?..

Хотя нет, вспомнила Лиза, вроде бы в «Московском комсомольце», или в «Огоньке», или в какой-то подобной газетно-журнальной пакости писали, что Антон Каширский был знаменит еще до перестройки, но только в очень узких кругах специалистов-гипнотизеров. Впрочем, его якобы даже приглашали продемонстрировать свои целительские способности в Министерстве иностранных дел, но там «целитель» мигом загипнотизировал чуть ли не три десятка дипломатов, от стажеров до персон самого высокого уровня, заставив их валяться на полу и проделывать какие-то не слишком презентабельные вещи. Неведомо, вылечились ли они от своих болезней, но работать за границу никого из этих сотрудников больше не пустили: начальство решило, что они слишком легко поддаются гипнозу, а значит, могут выдать государственные тайны.

Да уж, гипноз – в самом деле опасная штука, реакция на которую навсегда останется не исследованной полностью. Не иначе как под гипнозом находились те, кто позволил Каширскому проводить его публичные опыты и даже выступать по телевидению! Да разве может пройти безнаказанно для человека полная потеря себя как личности, утрата собственного «я»? А ведь именно это происходит с «подопытными кроликами». Никто не знает, как это обернется и для самого «кролика», и для того, кто погрузил его в эту тьму покорности, полного подчинения чужой воле!

Лиза вспомнила, сколько сил пять лет назад, в Хабаровске, пришлось им с отцом приложить, чтобы остановить нечто подобное, и как дорого это им обошлось…

Зажмурилась, чтобы прогнать невольно подступившие слезы. Миновали годы, но никак не забывается то, что пришлось испытать ей и ее семье из-за одного человека, которого нельзя назвать иначе как чудовищем. Оно было вполне равно Каширскому, а может быть, даже превосходило его по силе, ибо для Каширского всё, что он тут устраивает, не более чем представление, а каждый поступок чудовища был проникнут жестокой и низменной расчетливостью, откровенной ненавистью и мстительностью…

Много страданий перенесла тогда Лиза. А отец? Он остался жив только чудом. Они потеряли самых близких, самых любимых… Говорят, время лечит раны, и это отчасти правда, но иногда они открываются и напоминают о себе такой болью, что даже этот великий доктор бессильно опускает руки.