новаторского импульса, его особых качествах, делающих такое новаторство авангардным. Авангардистский менталитет должен заключать в себе идею постоянного самообновления, являющегося необходимой предпосылкой движения вперед. Разумеется, к правилу нельзя относиться с непомерной строгостью. Понимая его буквально, следовало бы, например, супрематические произведения Малевича, созданные после 1915 года, когда супрематизм был опубликован, считать нарушением правила. Но ведь даже суровый закон самообновления отводит время на разработку и усовершенствование новых идей. Эта разработка происходит в темпе ускоренного развития. Но привычная логика, свойственная творческому процессу, сохраняется и в этой ситуации. Идея должна быть не только брошена, но и исчерпана. У Малевича идея супрематизма в живописи исчерпывается в течение полудесятилетия — по мере движения от черного супрематизма через цветной и белый к чистому незакрашенному холсту[133], обозначившему завершение цикла и точку необходимого поворота, который и привел художника к архитектурному супрематизму. У Ларионова неопримитивизм тоже прошел полный цикл за полдесятилетия; лучизм имел «сокращенный оборот», полностью реализовать который художнику, видимо, не удалось из-за жизненных обстоятельств. У Кандинского и Филонова смена идей имела сравнительно замедленный характер. Но в любом случае программа самообновления является обязательной.

Последнюю фразу можно повернуть, и тогда вскроется еще одно важное условие авангарда. Идея самообновления становится программной. От частного случая мы можем перейти к общей закономерности, в рамках которой программа в целом выдвигается в авангардизме на первый план. В соответствии с ней строится творчество, определяются цели его движения, организуется деятельность. Это не значит, что в их процессе не остается места для интуитивных откровений. Программа подчас содержит самые общие задачи. Она даже может предусматривать саму интуицию как важный фактор художественного открытия (об этом заявляли многие авангардисты, в том числе Малевич и Кандинский). Иногда авангардист натыкается на открытие случайно. Тогда он корректирует свою программу, которая всегда идет в ногу с творчеством, чаще обгоняя его, чем отставая. В принципе творчество авангардиста футуристично: оно направлено на завтрашнее открытие и мало озабочено подведением итогов.

Интересно, что Кандинский, в меньшей степени, чем многие другие мастера вписывающийся в догму авангарда, нарушал это правило, но для подведения итогов, собирания «корпуса» произведений на том или ином отрезке своего пути чаще всего обращался к графике, оставляя живопись для новых и новых экспериментов и как бы устанавливая тем самым своеобразную табель о рангах по отношению к видам искусства — так, как он делал и по отношению к жанрам. Итоги подводил не главный вид творчества.

Программность органично связана с тем качеством, которое в современной литературе обозначается понятием проектности. Проектная деятельность мастеров авангарда распространяется на разные сферы. Наиболее последовательно она выявилась в послереволюционной России, где проект порой выходил за границы эстетики и затрагивал сущность социальной жизни. Таковы были проекты конструктивистов или производственников. Но это крайние формы проектного мышления. С «противоположного края» располагались проекты тотальной духовности Кандинского, «знающего глаза» Филонова или «расширенного смотрения» Матюшина. Каждый из них видел в своем проекте возможность социального, эстетического или творческого преображения реальности, сулящего человечеству перспективы совершенствования. В каждом проекте прочитывается утопическая мечта, смысл которой заключен в преувеличении возможностей творящего человека, а сам творческий акт истолкован как равновеликий божественному. Разумеется, художники в разной мере затронуты этим утопическим глобализмом. Его больше у Малевича, меньше — у Матюшина. Но хотя бы в зачатке он присутствует во всех явлениях авангардного искусства.

Программа и проект ищут выхода не только в самом акте творчества, но и в вербальном его сопровождении, которое играет огромную роль в обнародовании и утверждении художественного открытия. Все пространство авангардного творчества заполнено манифестами, призывами, теоретическими сочинениями, разъясняющими задачи, поставленные художником, и способы их решения. Эти манифесты имеют и утверждающий, и опровергающий характер. Опровержению подлежат старые рутинные представления об искусстве, вкусы толпы, тщетные — с точки зрения авторов — усилия предшественников или современников, подчас соседей по авангарду, — то есть все то, что не совпадает с концепцией манифестанта и мешает его самоутверждению. Даже в книге Кандинского «О духовном в искусстве», в целом не похожей на типичный манифест авангардиста и больше напоминающей традиционное научно-теоретическое исследование, «отрицательная программа» развернута достаточно широко, затрагивая прежде всего позицию того массового потребителя искусства, которому с большим запозданием открываются подлинные ценности. И хотя автор не называет себя носителем истины и не ставит себя на вершину «духовного треугольника», своим движением осуществляющего художественный прогресс, тем не менее читателю ясно, что вершинное место должно принадлежать творцу, открывшему идею всеобщей духовности.

Главным в манифестах оказывается утверждение общей концепции творчества, изобретенной художником и претендующей на роль важнейшего события в современном искусстве. Чаще всего в писаниях авангардистов слышны отзвуки современных им научных открытий или философских концепций. Авторы манифестов как бы осознают свое место в ряду передовых мыслителей и ученых, вписывая себя в контекст интеллектуальных явлений эпохи. Их научные предположения или философские рассуждения нередко выглядят довольно наивными и дилетантскими, но этот недостаток восполняется в самом творчестве, где интуиция выступает на первый план и ставит художественный образ на уровень новейших научных открытий.

Программность, проектный характер искусства, его манифестное сопровождение — качества, близкие друг другу и в равной мере обязательные в системе наших условий. С ними связан ряд других граней авангардного творчества. Следует обратить особое внимание на роль манифеста, смысл которого не исчерпывается художественно-теоретическим содержанием. Обнародование манифеста — это поступок, некая публичная акция. Подобными акциями полна история авангардного движения. Диспуты и лекции, сопровождавшиеся шумными дебатами, а то и драками, сенсационные заявления в печати, разного рода экстравагантные демонстративные действия (вроде раскраски лиц, использования необычной шокирующей одежды или украшений), та или иная форма авангардного жеста — почти обязательное сопровождение выставок или театральных постановок русских футуристов, своим вызывающим нигилизмом чрезвычайно типичное для авангарда.

История знала различные виды художнической индивидуальности. Среди них были не только придворные мастера или преуспевающие академисты, но и изгои, не признанные обществом, бунтари и протестанты, намеренно противопоставлявшие себя сложившимся нормам. Но авангардисты утвердили своей деятельностью совершенно особый тип художника — бравирующего и дразнящего публику, подчас соединяющего бунтарство и шутовство, протестующего и юродствующего одновременно. Хочется, однако, заметить, что многие, пожалуй, самые значительные мастера авангарда не стремились к юродству сознательно, хотя со стороны их воспринимали как фокусников, морочащих голову публике. В их деятельности авангардная бравада причудливым образом соединялась с профетическими намерениями. Нелепая деревянная ложка, торчавшая из кармана сюртука, не мешала Малевичу постоянно ощущать себя в роли пророка, в ситуации диалога с миром и человечеством. Пророчествовали Филонов и Кандинский — с удивительной уверенностью в своей правоте. С дерзкой