Любовь, что могла расцвести…

Разве не хотел он любви? Всегда, всегда. И когда резал автогеном тот чертов банковский сейф под окрики Женьки Цветухина: «Быстрее, что возишься?», и когда глядел, глотая слюну, как брат его младший Гришка, развлекался там, в подвале, с той бабой… И в гастрономе № 1, у винных стеллажей… Все бабы похожи на резиновых кукол. Все, кроме одной.

Кроме НЕЕ…

Любовь, что могла расцвести…

Выпученные глаза Мамы Лары на синем от удушья лице…

Кровь там, в подвале, что он на коленях замывал с порошком…

Жизнь, потерявшая смысл…

Гудок тепловоза…

Мост высокий над стальными путями…

Петр Дьяков прошел мимо лестницы железнодорожного моста. И увидел милицейский патруль на перроне.

Патрульные – молодые, в шнурованных ботинках, в бронежилетах – смотрели прямо на него. Вот уже сутки, как он был объявлен в федеральный розыск и его фотографии, взятые из его дома в Дзержинске в ходе обыска, уже имелись во всех отделениях милиции, были вручены каждому патрулю ППС, заступающему на дежурство по территории.

У этих молодых в бронежилетах и шнурованных ботинках оказалась отличная зрительная память. Они узнали его… ну, если и не наверняка узнали, то все равно решили остановить и проверить документы.

– Гражданин, подойдите!

Он был пьян, но все же не настолько, чтобы самому лезть на рожон.

– Гражданин, стойте! Остановитесь!

Но куда уж тут остановиться. Лестница, ведущая на железнодорожный мост, была прямо перед ним. Петр Дьяков грузно побежал наверх.

Жизнь, потерявшая смысл…

Там, на мосту, можно все кончить разом!

– Стой! Или будем стрелять!

Патруль блефовал – еще секунду назад перрон был пуст, но вот вечерний сумрак осветили сигнальные огни электрички Тверь – Москва, и платформа заполнилась пассажирами, а стрелять в толпе даже по особо опасному, объявленному в федеральный розыск преступнику строго запрещает служебная инструкция МВД.

Патрульные ринулись на мост вслед за убегавшим. Они были еще только на середине лестницы, а Дьяков был уже на середине моста. И в этот миг…

Оба патрульных очень хорошо ЭТО запомнили.

На другом, дальнем конце железнодорожного моста появилась фигура.

В сумерках летнего вечера в станционных огнях можно было лишь разглядеть, что это мужчина – среднего роста, худощавый. Но двигался он как-то уж слишком быстро, хотя и не бежал…

Секунда – и вот он поравнялся с Петром Дьяковым. А тот его не видел. Судорожно вцепившись в перила, он смотрел вниз, на рельсы… Покончить все разом… здесь, на мосту… прыгнуть туда и…

НЕТ! НЕТ, НЕ МОГУ! МАМА ЛАРА… Я НЕ МОГУ… ВЫСОКО, Я БОЮСЬ… МАМА ЛАРА, МАТЬ… ПРИДИ, СПАСИ МЕНЯ, КАК ТЫ СПАСАЛА ВСЕГДА!!

Петр Дьяков почувствовал на своем плече чью-то руку. Оглянулся и…

Не мама Лара – какой-то парень, совсем незнакомый – худое лицо, выступающие скулы, темные шрамы на тыльной стороне ладоней, и глаза – запавшие, непроглядные, как ночь, хотя вроде и светлые, водянисто-серые глаза…

Что-то было в этих глазах такое, что Дьяков, не помня себя, рванулся прочь… Но ощутил себя точно в стальных тисках. И вдруг… лицо незнакомца начало плавиться, двоиться, гнить, распадаться, осыпаться могильной землей… И сквозь него проступило ДРУГОЕ лицо.

Петр Дьяков узнал ЕГО сразу, хотя они не виделись одиннадцать лет, хотя искали, везде, везде искали, кроме…

– Эй, стоять! Эй, отойди от него! Будем стрелять!

Крик патрульных заглушил гудок приближавшегося тепловоза. Скорый «Красная стрела». Москва – Санкт-Петербург.

Патрульные замерли, забыв про оружие. Потом, уже спустя несколько часов, когда они писали рапорты в транспортном отделе милиции в присутствии следователя прокуратуры, прибывшего на место, ВСЕ ими увиденное было описано так, чтобы… чтобы их самих не сочли спятившими – как самоубийство подозреваемого.

Но это не было самоубийством. Петр Дьяков так и не прыгнул с моста на рельсы, потому что…

НЕЧТО, появившееся на мосту рядом с ним, секунду назад выглядевшее как человек, а потом в мгновение ока изменившее свой облик… Мертвая тварь ощерила пасть и на глазах очумелых от страха патрульных разорвала тело Петра Дьякова пополам, точно и кожа, и кости, и плоть его были из гнилого картона. А затем с торжествующим воем швырнула окровавленные куски вниз с моста прямо под колеса «Красной стрелы».

Гудок тепловоза…

Силуэт там, на мосту, что явил свой истинный лик и в мгновение ока как будто растаял…

– Господи, пассажир на рельсах! Пассажира поездом задавило!!

Катя пулей вылетела из Главка и помчалась вверх по Большой Никитской. Мимо консерватории, мимо любимого кафе, модных магазинов, мимо серой громады ТАСС. Через дорогу – на бульвар, потом направо и… вот она, Малая Бронная. Сколько минут она потратила на свой путь? Семь? Десять?

Огромный город плыл в сизых сумерках. Огромный город таял как снег в этот летний вечер. Катя оглянулась: на пешеходном переходе зажегся красный, словно предупреждая – путь закрыт, не ходи, не суйся туда. Но она не слышала предостережений, не замечала знаков, и внутренний голос ее молчал. В мозгу как в силках билось только одно:

ПЕПЕЛЯЕВ БЕЖАЛ.

ЗНАЧИТ, И ТОТ, ДРУГОЙ…

ЧЕМ ЖЕ ЗАКОНЧИТСЯ ПОИСК ТРЕТЬЕГО?

Огромный город был похож на мираж. А тихая Малая Бронная казалась ущельем, стиснутым со всех сторон мрачными скалами. Стены домов… В этот час в окнах еще не зажигают света, и фонари не горят. Только сумерки, серые сумерки, полоса заката, там, над покатыми крышами…

Театр – она миновала его. Пестрые афиши. Катя замедлила шаг. Отчего-то хочется остановиться здесь, прочесть все афиши до конца и… не ходить дальше.

Ерунда… просто нервы. Самая обычная московская улочка – сонная и тихая, забитая машинами, а то, что народа в этот час нет, ей никто не встретился по пути, так это же центр, в конце рабочего дня центр города вымирает. Все спешат по домам, к семье, к телевизору, и только кошки бездомные…

Какая яркая витрина вон у того магазина белья. А дальше обувные бутики. И тот, где продают лучшие на свете туфли с алыми подошвами… как будто прежде чем поставить их на полку, в них прошлись по кровавым лужам и запачкали их… Загрязнили, а может быть, так украсили?

Катя снова оглянулась. Пепеляев, здесь тебя нет? Возле этой витрины не ждешь ты меня? Тут можно увидеть то, что ты так любил, прежде чем пошел убивать, – туфли из черной замши, божественные туфли из серебряной парчи, сияющие стразы, каблуки, похожие на стилеты.

Мимо домов, мимо гранитных фасадов с темными слепыми окнами – к тому перекрестку. Путь знакомый, совсем недавно мы шли здесь с полковником Гущиным – к ним, к сестрам. Перед тем как идти сюда, на Малую Бронную, она написала Гущину записку и оставила ее в дежурной части – на всякий случай, как того требует инструкция. Знает ли он, что Пепеляев бежал? А значит, и Другой…