– Хочешь, я ему сам в башку стрельну? – предложил Митрохин.

– Я людей не убиваю.

– Так я и говорю, сам стрельну!

– А если у него дети?

– А у меня их нет?

– Он работу свою делает.

– Так вот за то, что он так хреново работу свою делает, я его и… – Митрохин наставил на Мыкина указательный палец и чмокнул губами. – Мы что, Ильясова нарочно убили? А? Скажи мне? Не было ведь умысла!

– Не было, – согласился тепловик.

– Харя у него вампирья, рожа татарская! Ненавижу! И жена моя его ненавидит, и Елизавета!..

При упоминании о дочери Елизавете Митрохин вдруг расстроился лицом и с болью в сердце представил свою плоть от плоти со шприцем в руке. От этого видения его всего передернуло, и свое чувство родитель вновь перевел в агрессию, подскочив к Мыкину:

– Дай «ТТ»!

– Ты чего это?

– Мента грохну сегодня же!

– Остынь, придурок! Обоих нас спалишь не за понюх!

– Ах, ненавижу! За что нас к стенке, скажи мне!

Митрохин забегал по комнате, совсем потеряв самообладание. Лицо его стало молочного цвета, а руки ходили ходуном в разные стороны, словно он искал чье-то горло, чтобы сдавить его в одно движение.

– Охолони! – крикнул Мыкин.

– А-а-а! – завопил друг.

Тогда тепловик поднялся из плюшевого кресла, подошел к Митрохину и ударил его в челюсть. Удар был несильным и незлобным, но достаточным, чтобы привести подельщика в чувство.

– Ты что?!. – изумился Митрохин.

– Из терапевтических соображений. Контроль теряешь!

Митрохин яростно смотрел на Мыкина, глаза горели огнем, но потом он вдруг обмяк, в мгновение обвис кожей на лице, согнулся пополам и заплакал. Слезы капали на паркет, а он жалобно вопрошал:

– За что нас стрелять? Разве мы в чем-то виноваты?

Наблюдая эту картину, Мыкин почувствовал себя не в своей тарелке, так как видел друга в таком состоянии впервые.

– Ты чего? – спросил он, сглатывая подступивший к горлу комок.

– За что? За что? Я не хочу!

И тогда Мыкин подошел к переломанному другу и, взяв его за плечо, сказал:

– Все будет хорошо!

И так он проникновенно это сказал, что Митрохин поднял к нему заплаканное лицо и улыбнулся сквозь слезы.

– Правда?

– Правда. Мы поедем на границу, и там нас никто не найдет! Все утрясется!

– Спасибо тебе!.. Спасибо…

Митрохин поднялся, утер рукавом лицо, налил в чайную кружку водки и выпил залпом двести.

– Ты – друг мой! – признался он.

– Ты друг мне тоже! – получил он признание в ответ.

Две недели друзья провели в квартире Светки.

Сама хозяйка приходила редко, примерно раз в три дня, принося сумки с едой.

– Воруешь? – поинтересовался однажды Митрохин.

– Ворую, – ответила она.

Светка была какая-то странная. В лице ее поселилась непонятная озабоченность, она не привечала даже ласки Мыкина и на вид похудела изрядно.

– Любишь грузчика? – поинтересовался Мыкин в очередной приход любовницы.

Продавщица не ответила, лишь посмотрела на тепловика пронзительно, с глубинной тоской, словно из проруби, затем выложила продукты в холодильник и вновь ушла.

А потом наступил нужный день.

Друзья побрились и выбрались на свет Божий. Они щурились от солнечных отблесков, с отвычки глубоко вдыхали зиму и шагали к районному военкомату.

– Явились? – удивился военком.

– Так точно! – ответили они хором.

– И что, никаких справок о болезни не принесли?

– Здоровы, – ответил Мыкин.

– Вы мои дорогие! – расплылся в улыбке подполковник. – Значит, поедете на границу?

– Это наш долг! – с пафосом произнес Митрохин, счастливый, что МВД не связалось с военной прокуратурой.

– Ну тогда пошли со мной!

Подполковник привел их в хозяйственную часть военкомата и выдал друзьям билеты на поезд.

– Вот! И проездные!

Он подтолкнул конверт.

– Два месяца всего, ребята!

– Да мы хоть на год! – пожал плечами Мыкин.

– А что! – хлопнул по столу военком. – Прапоров вам присвоим – и служите себе на здоровье!

– Подумаем, – пообещал Митрохин и протянул подполковнику руку.

Вечером того же дня друзья лежали на полках в плацкартном вагоне и под стук колес думали каждый о своем…

После смерти Айзы Илья пролежал на полу бессознанным несколько дней.

Когда он пришел в себя, то потратил много времени, чтобы забраться на стол, где покоился захлопнутым склепом атлас речных рыб.

Таракан был большой и сильный. Он долго пытался открыть атлас, но тщетно, пока в голову ему не пришла плодотворная мысль. Он попросту стал толкать книгу к краю стола, и в конце концов она рухнула на пол.

Все произошло удачно, и в процессе полета атлас раскрылся птицей и выпустил со своих страниц сплющенную засохшую стрекозу, которая, медленно кружась, словно осенний лист, спланировала на пол.

Илья долго лежал рядом со своей возлюбленной и говорил с нею, как с живой.

– Любовь моя, не знаю, близок ли, далек мой конец? Но всей оставшейся у меня жизнью я люблю тебя, люблю безумно, как если бы взять сто страстных мужчин и сложить их чувства вместе! А и то, пожалуй, мало будет!.. Но, вероятно, Всевышнему так нужно, чтобы я мучился бесконечностью твоих смертей. Только вот не знаю – зачем?.. Должно быть, это не мое дело… Но имею же я право задать вопрос! Зачем?!!

Он плакал. Плакал горько, и не было облегчения в этих слезах. Он был чудом природы – плачущий таракан!

Потянуло из форточки, и легкое тело стрекозы приподнялось с пола и перевернулось, как живое.

А потом Ильясов, сам того не сознавая, стал ее есть. Он поглощал Айзу с хвоста, отрешась от всего на свете. Так маньяки-каннибалы поедают свои жертвы, чтобы соединиться с ними навеки. Татарин вкушал свою Айзу два дня и две ночи, пока от стрекозы не осталось даже слюдяных крыльев. После он наставил бесчисленное количество черных точек на паркете.

А потом он летал. Летал по квартире, нарочно ударяясь о стены и потолок, желая разбиться насмерть. Но панцирь был крепок, и судьбы конец не настал.

Потом он уполз под буфет и заснул там без сновидений…

Поезд прибыл в областной город, где Митрохина и Мыкина встретил военный газик, и каково было удивление друзей, когда во встречающем их они узнали старшину Огрызова, значительно постаревшего, с потной плешью под фуражкой.