Ели быстро и молча. Горка блинов, толстых и пористых, почти уже сравнялась с краями мелкого блюда, когда ординарец доставил из Урупской донесение Топоркова: пехота противника на рассвете перешла Уруп вброд в 10-ти верстах севернее станицы и развивает наступление в разрез между его бригадой и 1-й пехотной дивизией генерала Казановича.

За минувшие день и ночь Казанович прислал три телеграммы с требованием помощи.

Врангелю их категоричный тон не понравился. Особенно скверное впечатление произвело упрямство, с каким «первопоходник» настаивал: 1-я конная дивизия должна держаться вплотную к его правофланговым частям. И никакие доводы, что конница, занимая уступное положение, может манёвром обеспечить 1-ю пехотную дивизию несравненно лучше, на того не подействовали. По видимости, нервничает изрядно... Хороши в Ставке стратеги, нечего сказать! Разве можно подчинять конную дивизию начальнику пехотной? Да ещё «моменту», который половину службы протирал штаны в кабинетах, а кавалерией не командовал ни дня. Только что «первопоходник»... Глупость чистой воды!

Скрывать от офицеров своего штаба недовольство главным командованием нужным не посчитал. Но, оставаясь один на один с чистым листом писчей бумаги, взвешивал, не в пример прежнему, каждое слово: и в телеграммах Казановичу, и в донесениях Деникину. Не жалея ни пальца Рогова, ни клавиш пишущей машины, черкал и правил уже готовые к шифрованию и отправке в Екатеринодар оперативные сводки.

И правильно делал. Не он — пришлось-таки признаться самому себе — оказался прав в расчётах, а Казанович — в худших предчувствиях: не ограничившись утренним наступлением севернее Урупской, красные уже в сумерках переправились через Уруп в 7-ми верстах южнее станицы и быстро продвинулись почти на 2 версты к западу.

Такого сюрприза не ждал. По всему, цель «товарищей» — захватить плацдарм на левом берегу и заставить его забыть о правом да вдобавок расколоть его дивизию.

Первым порывом было прикрыть Бесскорбную заслоном — 3-й бригадой Мурзаева, — а 1-ю бригаду Науменко перебросить к Урупской и на рассвете атаковать красных, которые, скорее всего, попытаются плацдарм расширить. Но осадив себя и поразмыслив, решил не отказываться от своего плана: успешное продвижение Науменко и Мурзаева к железной дороге скорее заставит командование Армавирской группы отвести все силы обратно на правый берег, нежели контратаки на левом. А уж Топорков сумеет и двумя полками отбить возможное наступление «товарищей» на Урупскую.

Оперативный приказ на завтра подписал, едва раздирая слипающиеся веки. Мозги, чувствовал, распухли от лошадиной работы и недосыпа. Ничего так не желалось, как растянуться пластом на кровати, но нужда погнала во двор.

Выскочив как был, в накинутом поверх исподней рубахи мундире, даже замер от удивления: лицо обожгли колючая пыль и холод, в уши ударил гулкий шум деревьев. Не сразу дошло: северный ветер изрядно усилился... И несёт, чёрт его побери, форменную стужу. А у казаков ни тёплого белья, ни кожухов — строевых овчинных полушубков. Ставка, разумеется, присылкой не озаботилась. Теперь подскочит число простудившихся. Этого только не хватало! Полки и так растаяли: шашек по 450 — 500 всего... Одно хорошо: эта сволочь комарье попередохнет наконец.

В жарко натопленный дом — спасибо, Гаркуша порадел — возвратился насквозь продрогшим. Оледеневшие пальцы не сразу справились с костяными пуговицами бриджей. Оставленный за дверью ветер зло подвывал в печной трубе и свистел в оконных щелях...

...Разошёлся ветер не на шутку. Раскачивал деревья, сгибая верхушки к югу... Гнал песок, сорванные листья и обломанные ветки... Мотал флюгера, скрипел закреплёнными крыльями мельниц, стучал незапертыми ставнями... Расшвыривал необмолоченные снопы на гумнах, срывал с прищепок развешенное во дворах бельё... Загнал собак в конуры, разбудил и встревожил в конюшнях лошадей.

С очистившегося чёрного неба на его разгул взирали, помигивая, голубоватые звёзды.

К рассвету, так и не угомонившись, ветер надышал зимой: зелёная осенняя травка покрылась инеем.

Хотя быстрая вода Урупа до ледяной остыть не успела, корниловцы и екатеринодарцы, переправляясь вброд в сёдлах, поджимали ноги. За пять минут, рысью, колонны полков достигли скалистого гребня. Не спешиваясь, поднялись по крутому просёлку наверх.

Науменко, закрывшись ладонью от слепящего солнца, сверился с картой: между неровными прямоугольниками полей просёлок уходит по равнине на северо-восток и через 23 версты, между станциями Коноково и Овечка, пересекает железную дорогу на Владикавказ. За ней — Кубань-река...

Красные не попытались помешать занятию высот и даже не обстреляли, но на горизонте маячили их конные разъезды, хорошо различимые в бинокль. Надёжно укрыв в ложбинках и за бугорками лошадей, казаки рассыпались в цепь фронтом к железной дороге: екатеринодарцы на левом флаге, корниловцы — на правом.

Науменко, поднимаясь в сопровождении ординарцев на самый высокий бугор, решил остаться с корниловцами: поднять им настроение. Уж очень минорное. Особенно у офицеров. Все как один снятие Безладнова посчитали несправедливым. Хотя тот уже отбыл в родной Екатеринодар, в отпуск, обсуждение этой истории не прекратилось. Даже наоборот: становится всё более нелицеприятным для Врангеля. Встречи и разговоры «Тараса» с бароном, кто что уловил краем уха и приметил краем глаза, перебирают по косточкам... Так всегда и случается, когда подчинённым открываются вдруг мстительность начальника и ими овладевает сочувствие к безвинно наказанному.

Поговорив по душам с самыми близкими, с кем выпало хлебнуть крови и грязи корниловского похода, Науменко утвердился в первом впечатлении: конечно, казаков как воинов барон ценит и даже любит, но, по правде, понимать их не понимает. Ибо ни казачьего быта не знает, ни устоев станичной жизни, ни психологии казачьей...

Даже пожалел, что отсутствовал почти месяц: можно было бы, вероятно, как-то влиять на решения начальника дивизии, поправлять их, смягчать... Да наверняка смог бы: всё-таки Врангель, похоже, способен внять разумным доводам подчинённых. Даже когда те идут вразрез с его собственными представлениями.

А поправить следовало бы многое.

Хотя бы стремление Врангеля оставить при штабе всех до единого офицеров регулярной кавалерии. И присылаемых Ставкой, и бывших своих сослуживцев, приезжающих к нему по собственному почину. И положение в итоге сложилось возмутительное: штаб дивизии, в которую входит пять кубанских казачьих полков, сплошь состоит из офицеров-кавалеристов. Единственный офицер Кубанского войска — его личный адъютант. Да и того низвёл до денщика: хорунжий больше занят обслуживанием личных нужд, чем исполнением уставных адъютантских обязанностей.

А поскольку должностей штабных всем прибывающим офицерам-кавалеристам не хватает, оставляет их при себе ординарцами. И ординарческий взвод скоро уже до сотни разбухнет... Все они, конечно, прибывают без лошадей и седел. И строевых лошадей забирают для них из полков. Больше неоткуда... Забирают из строя и казаков: служить вестовыми при штабных офицерах. Да разве можно это делать при таком некомплекте в полках! Сотни — раза в полтора меньше положенного...