в Томск. А мы тут, как хочешь, так и лечись. Местные остяки, знаешь, как лечатся, а-а, не знаешь, так я расскажу. Ампоганом они лечатся. Глаза у них болят, у всех остяков хронический конъюнктивит, так они этим ампоганом засыпают. Собачий кал — это понятно?! Сушат его, толкут и в глаза, в рот засыпают, всё им лечат, а раны жжёным трутом прижигают. У всех глисты, кишечные заболевания, они же сырой рыбой питаются. Больница, ха! Мы ещё только собираемся строить больницу. Люди сами деньги соберут на постройку. А как и когда они соберут средства на больницу, я не знаю. У исполкома таких денег нет. Тут столько забот, не до твоих спецпереселенцев!

Кто-то должен остановиться. Поняв это, Фрол сделал шаг назад и произнёс нарочито миролюбивым тоном:

— На острове жена Григория Алексеевича. Его надо взять на баржу.

— Без мандата не положено! Горбунову нечего делать на острове. Его жену сюда привезём. Пусть ждёт. Дольше ждал.

Товарищ Перепелицын молча обошёл Панина, как ненужное препятствие, и вошёл в здание райкома. Двери захлопнулись. Фрол усмехнулся, поправил ремень и помчался в дом для приезжих.

* * *

Женщина на коленях мыла коридор, мокрые половицы блестели от воды, отсвечивая на солнце сочной охрой.

— Где Григорий Алексеевич? — крикнул Фрол, чуть не поскользнувшись на скользком полу.

— В комнате он, спит, видать, не слышно его, — сказала женщина, с неодобрением глядя на пыльные и грязные сапоги Панина, затем, привстав, бросила тряпку ему под ноги. Фрол тщательно вытер подошвы и постучался в дверь.

— Григорий Алексеевич, я вернулся с острова! Откройте!

— Открыто, входите.

Горбунов сидел за столом, аккуратный, причёсанный, наглаженный, словно не ложился спать, а так и сидел в ожидании чего-то.

— Григорий Алексеевич, ваша жена нашлась! Я ведь не верил вам и другим не верил, что советская власть может вот так схватить любого человека и отправить на голодовку. А так оно и вышло! Только вашу жену не советская власть заморила, а вредители социалистического строя. Мы с ними ещё разберёмся!

Фрол сжал кулак и потряс в воздухе. Горбунов смотрел на него, словно хотел разгадать смысл слов, но не мог понять чего-то важного.

— Так, я всё понимаю, но где Галина?

Простой вопрос выявил странность положения, слова прозвучали двусмысленно, с подтекстом, как на допросе, и до Фрола с трудом дошло, а и впрямь, почему он не взял Галину Георгиевну на катер?

— Галина Георгиевна на острове. Она там. Я её завтра привезу!

Горбунов вскочил со стула, и, утратив присущую ему педантичность, засуетился, собирая в портфель еду, бутылку с молоком, яйца.

— Я ведь подготовился, купил продукты у местных, — приговаривал Горбунов, укладывая во вместительный потёртый портфель свёртки с едой. — Она любит молоко, жить без него не может. Каждый день по чашке выпивала. Я её знаю. Моя Галя любит молоко!

— Стойте! Григорий Алексеевич, а куда вы собрались? Вам нельзя на остров! У вас же мандата нет.

Горбунов медленно опустился на кровать, благо она рядом стояла, а мог бы упасть на пол. Фрол смущённо отвёл взгляд. Ему показалось, что Григорий Алексеевич проваливается в обморок, как он сегодня на острове. Что-то с северной погодой не так, видать.

— Что ж вы, товарищ уполномоченный, понапрасну людей беспокоите? Вот когда привезёте, тогда и приходите. А чего так-то? По-пустому…

— Так нашлась же, Галина Георгиевна, радость у нас какая, долго же вы её искали, Григорий Алексеевич!

Горбунов встал и обстоятельно выложил продукты из портфеля, пряча их под кровать. Там было прохладнее, чем на столе.

— Когда вы доставите баржу с переселенцами?

Сухой тон Горбунова привёл Фрола в ярость. Вот он старается-старается, а тут никакой благодарности, одни упрёки.

— Товарищ Перепелицын обещал организовать баржу. К вечеру пойдем на Назино. Утром привезу вашу Галину!

— Отлично! Отлично, товарищ уполномоченный! — обрадовался Григорий Алексеевич. — Я всегда верил, что найду её, что моя жена жива и здорова. У меня уже билеты есть до Ленинграда. На двоих. Вот, пожалуйста, посмотрите, товарищ уполномоченный! А вот документы, справки. Всё у меня есть. И одежду я привёз, и туфли. И еду купил. Дома прибрался.

Горбунов забегал по комнате, вытаскивая пёстрое крепдешиновое платье, пугая Фрола переменой в поведении. Панин привык к сухому и бесстрастному моряку, суховатому и равнодушному, а этот человек будто с ума сошёл. Носится, как угорелый, даже присесть не может, будто у него иголки в заднице.

Панин мучился, глядя на Горбунова, ну, как ему сказать, что Галина Георгиевна давно инвалид? Она не ходит, лишь передвигается, и то с большим трудом. Цветастое платье она не сможет надеть, ей нужно что-нибудь попроще из одежды. Григорий Алексеевич увидит свою Галину и сразу умрёт от разрыва сердца. Горбунов уверен, что его жена находится в добром здравии, и что за три месяца отсутствия с ней ничего не случилось. Панин вздохнул и сказал, превозмогая тупую боль в левой части груди:

— Я привезу вашу жену. Ждите, Григорий Алексеевич!

* * *

Весь день прошёл в хлопотах и беготне. Товарищ Перепелицын сдержал партийное слово и позаботился о полном оснащении баржи, собрал отряд вохровцев, вооружил их, лично проверив состояние оружия, в командиры им дал местных милиционеров, по его поручению трюмы на барже плотно забили мешками с хлебом и одеждой. Панин лично проверил накладные, сверил подписи, а после отбил шифротелеграмму в Томск. Перед отплытием баржи на остров в райкоме собрали совещание, на которое прибыл сам товарищ Белокобыльский из Колпашева. Все видели, что Панин спешит на баржу, поэтому, совещание провели в военном режиме. Товарищи говорили скупо, отрывочными фразами, стремясь сократить продолжительность совещания. Постановили снять с должности и арестовать Цепкова с дальнейшим преданием его суду за срыв организации спецпоселения на острове, двух охранников привлечь за бездействие, а всех причастных к людоедству задержать и отправить на пересылку.

— В Советской стране нет такого закона, чтобы отдавать под