женщина выглядит на все двести лет, кожа сморщилась и стянулась в один плотный узел. Мелкие кости выступают узлами, женский скелет напоминает ломаные геометрические линии. Лицо закинуто назад, из-под носа течёт струйка мутной слизи. Другая женщина хоть и помоложе, но ей можно дать все девяносто лет, хотя, судя по сбившимся волосам, она не так стара, но определить возраст сложно. Крупные морщины избороздили лицо и шею, из уголков провалившегося рта стекает густая слюна.

— Это Галина, она из Ленинграда, — скупо пояснил Ильдар-абый, — за хлебом вышла. У булочной забрали. В чём вышла на улицу, в том и привезли сюда.

— А как её фамилия? — Фрол вспомнил, что Григорий Алексеевич потерял жену в Ленинграде, не она ли? Панин уже не сомневался, что это жена Горбунова, но всё же не хотел верить в очевидное.

— Не знаю, начальник, она не говорила, а я не спрашивал. На пересылках мы фамилии не называли. Нас же по головам считали, как скотину.

— А это кто, твоя внучка? — Фрол кивнул на девочку.

— Нет, это чужая девочка. За кипятком мать отправила на станции. Тоже забрали, — старик пожевал губами, — не жилец она на этом свете. Помирает она.

— Кто?

— Да все мы помираем. День-два нам осталось. Видишь, головы уже потеряли. Разума нет. Осталось тело отдать. Ваша взяла. Заморили нас до смерти!

Панин стоял над женщинами, силясь понять, почему так произошло, где, на каком этапе случилось то, что случилось. И ещё он не понимал, что нужно сделать, чтобы исправить положение переселенцев. Фрол больше не думал о Светланке, о службе, о начальстве. Всё отодвинулось куда-то далеко. Панин хотел спасти маленькую девочку-подростка, притулившуюся у костра, иссохшую до размеров малолетнего ребёнка. Два года назад Фрола приняли в партию, он тогда ещё по конвойной службе числился. Принимали скопом, всем взводом, для численности. На собраниях часто говорили о партийном долге, о партийной совести, о светлом коммунистическом будущем. Фрол аккуратным почерком записывал важные, как он считал, слова, заучивал их наизусть, чтобы не опозориться, когда придётся выступать. Впервые он прочувствовал важность тех слов, и теперь ему предстояло воплотить их в жизнь. Фрол тронул за плечо спящую с открытыми глазами Галину.

— Проснитесь, женщина, мне нужно задать вам вопрос.

— А, что, где, кто? — забормотала ничего не понимающая женщина, хватаясь за колени. Она боялась чужих людей, боялась, что её снова станут заживо резать.

— Не бойтесь, я из Томска, уполномоченный я, — тихо сказал Панин, как вдруг увидел у неё едва затянувшиеся раны на ногах.

— Что?

Галина смотрела на Фрола и видела молодое лицо с ясными глазами, она верила ему, но всё равно боялась, ей было страшно и больно от одной мысли, что сейчас этот человек причинит ей боль.

— Как ваша фамилия?

— Горбунова я, Галина Георгиевна, из Ленинграда, — прошептала она, удивляясь, как странно звучат привычные слова. Она отвыкла от своей фамилии. Она забыла свой город. Её заставили забыть себя.

— Галина Георгиевна, вас же муж ищет, Григорий Алексеевич в Александрово. Он нашёл вас!

Последние слова Фрол выкрикнул, ему казалось, что сейчас женщина пустится в пляс, закричит от радости, но она смотрела на него равнодушными глазами. Фрол забыл, что Галину сделали инвалидом. Она не может ходить, не то, что плясать. Галина пыталась осмыслить его слова, но она больше не верила ему, этому простому русскому парню с ясными глазами. Всё, что он говорил, не имело к ней никакого отношения.

— Галина Георгиевна, вам нужно увидеть мужа. Он заберёт вас отсюда!

Но чем больше волновался Панин, тем больше погружалась в летаргию Галина. Она-то помнила, что никуда пойти не сможет, её нужно нести на руках. Молодой уполномоченный не понимает, где находится. Ей хотелось объяснить ему, чтобы он понял наконец, что это остров Назино. Здесь самое страшное и гиблое место на свете. Их привезли сюда умирать. Здесь людей морят заживо, как крыс, как тараканов. Здесь делают так, что люди сами хотят умереть.

— Хорошо, спасибо, — с трудом выдавила из себя Галина и отвернулась.

— Да, вот у меня с собой хлеб, продукты, надо покормить девочку, — забеспокоился Панин, передавая котомку в руки Ильдару-абыю.

— Сынок, ты не боишься? — спросил старик, вглядываясь в глаза Панину.

— Нет, у меня есть полномочия. Я из Томского ОГПУ. Уполномоченный Панин. И у меня есть мандат.

Простые, но внушительные слова возымели действие. Старик успокоился и принялся хлопотать возле женщин, растормошил жену, Розу, попросил Галину приготовить травяной чай. Они не заболели дизентерией благодаря кружке, найденной Галиной на барже, на острове пили только кипячёную воду, тем и спаслись от кровавого поноса.

Панин спустился к берегу. Там уже началась перетасовка ссыльных, кто-то кого-то считал, охранники, прослышав, что на острове хозяйничает уполномоченный с мандатом, суетились, будто их кипятком обварили. Уголовники попрятались в низине, бросив насиженное место.

— Власенко! Подь сюды! — заорал Правоторов, вернувшийся из безлюдной части острова.

— Слушаюсь! — Охранник, прижав ружьё к бедру, помчался на зов активиста.

— Власенко, трое сбежали, лодку готовь!

Власенко махнул рукой и побежал к лодке, второй охранник выгонял переселенцев от костров поближе к берегу.

— Эй, активист, как там тебя, Правоторов! Остаёшься за старшего, а я на катер — и в Александрово. К вечеру подгоню баржу. А ты поймаешь беглецов, и сиди здесь, жди меня!

Правоторов приложил руку к правому виску, на что Панин сказал сквозь стиснутые зубы:

— К пустой голове руку не прикладывают!

Активиста перекорёжило от замечания, и, чтобы скрыть злость, тот бегом помчался в лес навстречу Власенко. В это время охранник должен на лодке объехать остров, чтобы отрезать путь беглецам.

Глава пятая

Катер весело бежал по обской воде, подгоняемый попутным ветром. К радости Николая в середине дня ветер поменял направление. Панин стоял рядом с машинистом и