– Великий и непобедимый, суровый барс степей, багатур Джурмагун, – кричал он, явно наслаждаясь доверенной ему ролью толмача, – последний раз предлагает тебе, коназ Севола, сдаться! За это он обещает жизнь тебе и твоим людям! Нас много, как песчинок в бархане! Как звёзд на небе! А вас лишь жалкая горстка! Мы сметем вас с пути, как ураган сметает легкий пух…

– Красно говорит! – нарочито восхищенно поцокал языком один из дружинников.

– Придите и возьмите! – звонко крикнул юный мечник Сметюха; он взобрался на самую оконечность городской стены, выпрямился во весь рост и стоял, будто реял над городом.

Синяя вотола порывом ветра взметнулась, точно крылья, и лебедянам показалось, что Сметюха сейчас взлетит в холодное небо.

Лишь самые зоркие успели заметить скупой жест Джурмагуна. Тотчас из-за его коня выдвинулся всадник с луком в руках. Он натянул тетиву и почти не целясь пустил стрелу.

Стройная гибкая фигурка изогнулась и, кувыркаясь, полетела вниз, скатилась по земляной насыпи укрепления и с плеском рухнула в наполненный водой ров.

Лебедяне дружно охнули. Монголы радостно взревели.

– Дурной знак! – пробормотал Глина и закусил губу; ему было жалко отчаянного, так нелепо погибшего парня.

Предводитель монголов взмахнул рукой, и перед войском длинной цепочкой вытянулись лучники верхом на лошадях. Туча стрел взметнулась и понеслась к городу. Несколько дружинников на стенах оказались убитыми наповал.

– Всем укрыться за стены! – закричал князь, чуть не плача от бессилия; можно ли быть такими беззаботными, имея дело с хорошо обученным врагом?!

– Сколько у тебя дружинников, Всеволод Мстиславич? – окликнул задумавшегося Всеволода Лоза.

– Пять сотен, – вздохнул тот.

Лоза осторожно выглянул из-за стены, невольно отшатнувшись от свистнувшей возле уха стрелы.

– Да… – протянул он, – а мунгалов – несколько тысяч. На каждого твоего воина десятка полтора нечистых.

– Таранов у них теперь нет, так лестниц понаделали.

– Думаешь, полезут?

– Еще как полезут!

С неба хлестнула жесткая снежная крупа – первый снег в конце осени. Теперь вода во рву быстро замерзнет, и монголы пройдут по нему, как по дороге, прямо под стены…

Но великий багатур, кажется, не собирался долго ждать. Лучники продолжали обстреливать стены, в то время как движение на подступах к городу не прекращалось. Монголы и вправду тащили с собой лестницы.

– Сколько дружинников ты одновременно держишь на стенах?

Лоза недаром спрашивает. Старый вояка что-то придумал! Взгляд князя загорелся надеждой.

– Пожалуй, четвертая часть от всего войска стоит.

– Человек пятьдесят поставь цепочкой – пусть подают наверх ведра с водой. Будем обливать стены и земляную насыпь. Согласись, на ледяную гору куда труднее лезть.

– Но у мунгалов – лучники.

– Скоро они нам будут не страшны. Разве ты не чувствуешь, как крепчает ветер?

– Хочешь сказать, они больше не смогут прицельно стрелять?

– Уверен. Вон и их главный поворачивает коня…

Монголы вроде от города отошли. Разбушевался ветер – убрались лучники, но движение в самом стане не прекращалось. Скорчившись за выступом стены, дружинники пытались укрыться от пронизывающего северного ветра.

– Матерь божья! – вскричал вдруг один из дозорных.

Картина, открывшаяся глазам осажденных, пугала своим размахом. По направлению к городу ползла вереница телег. Согнанные с близлежащих деревень крестьяне теперь правили телегами, доверху нагруженными… землей!

Телег было много. Очень много. И каждую телегу сопровождали конные монголы. У рва возницы брали лопаты и сгружали землю в ров. Замешкавшихся монголы хлестали бичами.

Одна за другой телеги разгружались и отправлялись в обратный путь. Великий Джурмагун, несомненно, был выдающимся человеком. И он не собирался, кажется, выпускать Лебедянь из своих цепких пальцев.

Надивившись красотой уруски, Нурбий с Хазретом сунули её в мешок. Им удалось выполнить наказ воеводы, добыть пленницу бесшумно, не привлекая ничьего внимания.

Некоторое время разведчики ещё таились, низко пригибались к земле, но когда миновали поле и вышли на опушку рощицы, дальше пошли не скрываясь.

О своей ноше как о женщине они не думали. Не потому, что были равнодушны к женской красоте, а потому, что привыкли не заглядываться на то, что принадлежать им не могло.

Нурбий и Хазрет пользовались особым доверием великого багатура и потому могли обращаться прямо к его личному нукеру Бавлашу.

По его знаку они внесли свою ношу в шатер и положили на ковер. Что делать дальше – дело великого Джурмагуна.

А воевода наблюдал за повозками, которые тянулись к Лебедяни, и довольно улыбался: урусы сожгли деревья, которыми он завалил проклятый ров. Сожгли стенобитные орудия. Интересно, что они сделают с землей? А покорять города Джурмагуну случалось и с помощью одних лестниц – вот тогда урусы узнают всю силу его гнева!

Он спрыгнул с лошади, которую тут же увёл в тихое место, закрытое от злого северного ветра, один из его тургаудов, и шагнул в теплое нутро своего шатра. Верный Бавлаш уже разжег жаровню, чтобы господин мог погреться и отдохнуть в тепле.

– Разведчики вернулись? – спросил Джурмагун, сбрасывая на руки нукеру теплый, подбитый мехом лисы чапан.

– Вернулись.

Как и сам воевода, Бавлаш был немногословен.

– Языка привели?

– Принесли.

Джурмагуну показалось, что по губам нукера скользнула еле заметная усмешка.

– Где он?

На этот раз Джурмагун удостоился лишь красноречивого взгляда – какую ещё нечисть оставили эти двое ненормальных в его шатре, на любимом ковре?!

Его вдруг охватила странная робость. Он не поспешил к мешку, как сделал бы прежде, а медлил, попивая поданный Бавлашем кумыс. Снял теплые сапоги и сунул ноги в легкие ичиги.

– Бавлаш! – негромко позвал он. – Сними мешок.

Верный нукер сдернул мешок, вынул, как понял его хозяин, кляп и отошёл в сторону, давая ему посмотреть.

Перед Джурмагуном лежала женщина, при одном взгляде на которую душа его будто рухнула вниз живота, и теперь на её прежнем месте ощущался холодок.

– Они не слишком её придушили? – спросил он, чтобы хоть звуком своего голоса сбросить с себя оцепенение.

– Дышит, – коротко ответил Бавлаш.

И вправду, аккуратные полушария её грудей слегка приподнимались.

Пленница ещё не открыла глаз, но Джурмагун уже знал, что будут они какого-то невероятного цвета, какого он никогда прежде не видел. Или не обращал внимания.