из ума, Раис. И если ты думаешь, что я ошибаюсь, к сожалению, ты переосмыслишь эти слова, потому что Маурицио всего лишь первый, – сказал Баррали, заволновавшись. – Я буду ждать вас в машине.

Два инспектора смотрели, как он уходит к автомобилю Мары.

– Ты слышала? У нас тут философ. Ницше под сардинским соусом, – прокомментировала Раис.

Кроче не хватило смелости сказать ей, что, по ее мнению, Баррали прав. Она чувствовала кожей негативную силу, созданную смертью Долорес: это было похоже на ток, которым она, казалось, была пропитана.

– Мы потеряли ценного союзника и друга, – сказала Ева.

– Я бы сосредоточилась на этом. Единственный способ попрощаться с ним – закрыть эту историю раз и навсегда.

– В этом нет никаких сомнений, – ответила Раис, наблюдая, как криминалисты выходят из дома, освобождая место сотрудникам похоронной службы. – Сначала Долорес, потом Деидда в больнице, а теперь Ниедду… Счет становится все более и более солидным.

Кроче кивнула. Она вспоминала историю Морено начиная с первого убийства, совершенного в 1961 году. «Все началось оттуда», – размышляла она.

«Необезвреженное зло порождает еще больше зла на бесконечной спирали», – сказал Морено. Ева не могла не согласиться: если они хотят остановить жестокий хаос, ворвавшийся в их жизнь, необходимо очиститься от зла, породившего этот раскол. А для этого им нужно найти настоящего убийцу Долорес Мурджа.

Глава 104

Кафе «Духи», вал Сен-Реми, Кальяри

Сказать, что именно смерть Майи стала причиной разлада между ними, было бы неправильно. Что-то сломалось навсегда еще раньше, когда врачи диагностировали у малышки рак. Остеосаркома высокой степени злокачественности: окончательный приговор. Ева поняла, что что-то не так, поскольку в течение нескольких дней Майя просыпалась с синяками и отеками, которые они с Марко не могли объяснить: как будто кто-то избил ее ночью или бросил с кровати на пол. Когда к ней приходили врачи, одного их взгляда было достаточно, чтобы Ева почувствовала, как у нее вырывают душу. Через несколько дней начались боли. Мучительные, непрерывные.

– Как будто собака грызет мне кости, – говорила девочка.

В возрасте шести лет Майя перенесла первую ампутацию и начала курс химиотерапии. Когда специалист показал ей результаты лучевой диагностики, Ева подумала о «розе пустыни», минерале, формирующемся под действием песка и ветра в засушливых районах; все выглядело так, словно у ее дочери скопление кристаллов вокруг легких и других частей тела. Когда педиатр посоветовал ей начать курс онкопсихологии, Ева поняла, что надежды на выздоровление нет.

Именно в этот момент ее отношения с мужем оборвались: Ева не хотела мириться с судьбой дочки и продолжала жить в отрицании, упрямо надеясь, что Майю вылечат. Марко понимал, что отказ от истинной природы болезни и жизнь в пузыре иллюзии причинят еще больше вреда и боли, в первую очередь ребенку.

Ева взяла отпуск и сопровождала Майю на протяжении всего этого испытания, не оставляя одну ни на секунду. Ее отношения с дочкой стали почти одержимыми. Через восемь месяцев после постановки диагноза хирурги были вынуждены ампутировать ей обе ноги. Однажды, когда Марко поднимал дочь, чтобы переложить из коляски в кроватку, он расплакался прямо перед ней. Ева вывела его из квартиры и буквально избила, приказав никогда больше не позволять себе слабость перед дочерью, если он не хочет, чтобы она мешала ему видеться с ней; эти слова увеличили расстояние между ними. Евы, в которую Марко влюбился и на которой женился, больше не существовало – она была подавлена Евой-матерью, опьяненной болью и гневом на все и всех.

Ожидая его в кафе «Духи», на самой красивой панорамной террасе города, откуда открывался вид на весь Кальяри и его залив с вала Сен-Реми, Ева мысленно возвращалась к тем дням безоговорочного страдания; ее реакция исходила из глубокого чувства вины: если Майя родилась с этой болезнью в организме, то каким-то образом виновата она, Ева. Она была ответственна за это. Боли были настолько сильными, что у маленькой девочки развилась зависимость от оксикодона, опиоида, столь же сильнодействующего, как морфин. Ночи сопровождались криками и плачем ребенка…

Инспектор закрыла глаза и заставила себя перестать мучить себя этими воспоминаниями.

– Ты меня удивила, – сказал Марко через несколько минут, садясь за стол под нарядной беседкой. – Я ожидал, что меня будут искать все, кроме тебя.

– Вчера я была большей стервой, чем обычно, – возразила Ева, пожимая плечами.

– Да здравствует искренность, – сказал он, улыбаясь. Остановил официантку и заказал себе напиток: сухой мартини. – Ты позвонила моему другу из криминалистики.

– Да, но я не поэтому попросила тебя о встрече.

– Нет?

Ева сделала глоток и слегка покачала головой.

– Ты хотела извиниться передо мной?

– Нет, я еще не достигла такого уровня совершенства.

Марко улыбнулся:

– Могу ли я тогда спросить, что заставило тебя передумать?

– Один из детективов, с которым я здесь работала, покончил жизнь самоубийством прошлой ночью.

Марко изогнул бровь.

– Подожди секунду: ты стреляешь в какую-то женщину, твой коллега кончает жизнь самоубийством, фотографии мертвой девушки у тебя на стене… Что, черт возьми, происходит, Ева?

– Не знаю, но это не главное.

– Что тогда?

– Уход этого человека заставил меня задуматься о многом и о нас тоже. Есть несколько вещей, над которыми мы по-настоящему не задумывались… вернее, я не задумывалась.

– Например, то, почему ты не пришла на похороны дочери?

Ева ждала этого удара, но не предполагала, что он причинит ей такую боль.

– Например, – только и сказала она, а ее сердце обливалось кровью.

Официантка принесла Марко напиток. Он расплатился и сказал жене, что предпочитает говорить в более тихом месте. Они вышли к валу и сели на скамейку.

– Все женщины в заведении пожирали тебя глазами. Ты хорошо выглядишь.

– Спасибо.

– Мне можешь не лгать. Я знаю, что нельзя сказать то же самое обо мне: меня можно на помойку выкидывать. Честно говоря, я не очень заинтересована в том, чтобы производить хорошее впечатление.

– Я знаю, но ты должна идти вперед, ты должна оставить это…

– Марко, я говорю это не для того, чтобы возразить тебе или обидеть тебя, но каким бы умным ты ни был, ты не сможешь проникнуть в голову матери. Ты не можешь понять, каково это. Я прекрасно знаю, что Майя была и твоей дочерью, но не хочу идти вперед. По крайней мере, одна не хочу. В том смысле, что если я и пойду вперед, то вместе с ней. С памятью о ней.

– Зачем ты тогда покрасила волосы?

– Попытка провалилась. Я думала, что смогу обмануть себя. Но сразу поняла, что это так не работает, – и поняла