Ежели Его Императорскому Величеству (от чего Боже всегда милостиво сохрани!) какая немощь случилась, которая порядочного лечения востребовала б, тогда надлежит и доктора Аззарития к тому пригласить и о употребляемых способах и лекарствах такожде с ним советовать и в таких случаях ему держанной журнал сообщать…

Обоим лейб-медикусам с приглашением оного Аззарития и еще других искусных медикусов отныне распоряд, каким образом императорскую особу и состояние здравия оного пользовать и как в том поступать, точнейше наблюдено было, установить и впредь надлежайше оный исполнять.

Окроме Высочайшего Его Императорского Величества особы имеют они и о обоих Их Высочеств Императорских родителей, как часто и каким образом они того востребуют пользовать.

Такожде надлежит им определенным при Его Императорской Величестве и для услужения оному женский пол во всяких случаях наилучше и со всяким прилежанием толь наипаче пользовать; ибо и соблюдение дражайшего Его Императорского Величества здравия и консервация сих для услужения и призору оного определенных персон зело потребна.

Ежели при сем их управлении еще излишнее время будет, окроме двора и партикулярных немощных пользовать, то им сие право всегда, сколько оное без упущения их главной должности учиниться может, ныне, как и прежде, позволяется, однакож надлежит им от всех таких домов, где болезни, которые каким-либо образом заразительны быть могут, особливо же воспа и оной подобные находятся, тщательно удерживаться, и также свои патрикулярные лечения, дабы оными не вельми во упражнении быть, не далее как на таких персон, как в службе Его Императорского Величества обретаются, распространять».

Именно с пагубным влиянием Лестока на новую императрицу историки связывают трагическое изменение в судьбе Брауншвейгской фамилии, по дороге в Германию арестованной и водворенной в Динаминдскую крепость (Брикнер А.Г., 1874; Либрович С.Ф., 1912). Склонность к заговорам и интригам, в конце концов, погубила его. Канцлер А.П. Бестужев-Рюмин перехватил переписку графа с французским послом Шетарди. Лесток был изобличен и осужден к ссылке.

* * *

Очередная беременность Анны Леопольдовны, бездорожье сделали передвижение семьи из Раненбурга на север, в Соловки, крайне медленным и арестованные прибыли 9 ноября 1744 года в город Холмогоры Архангельской губернии, где было решено зимовать в доме архиерея.

О состоянии здоровья мальчика Иоанна достоверных сведений почти не сохранилось. Известен рапорт барона Корфа на имя императрицы от 10 августа 1744 года о том, что по приезде в Раненбург он нашел ребенка больным от дурного качества питья. О болезнях экс-императора в бытность его узником в Холмогорах также известно немногое. В восемь лет он перенес корь и оспу. В переписке охранников с Кабинетом императрицы отражены случаи частных его недомоганий без конкретной расшифровки их сути. Видимо, правительство рассчитывало, что слабый и болезненный мальчик не вынесет тягот заключения и умрет своей смертью. Однако генотип ребенка оказался сильнее жизненных невзгод. В РГИА мне довелось изучить ряд интереснейших дел, относящихся к заключительному периоду пребывания Иоанна VI в Холмогорах (Ф. 468, оп. 43, д. 68 «Дело по Архангелогородской комиссии за 1754–1755 гг.», д. 70 «Рапорта подполковника А. Миллера и подпоручика А. Зыбина из Холмогор о состоянии секретных арестантов («известные персоны»)… за 1756–1757 гг.)». Донесения, характеризующие состояние членов Брауншвейгского семейства, стереотипны и лаконичны: «…известные персоны обстоят благополучно…».

Когда скончалась мать, Иоанну шел шестой год. Он не узнал о ее смерти, как не знал вообще о судьбе, постигшей его родителей, сестер и братьев. Согласно инструкции, они не могли его видеть, хотя находились на территории одного и того же архиерейского дома Успенского монастыря. Чтобы заставить забыть всех о том, что после кончины императрицы Анны царствовал Иоанн Антонович, Елизавета целым рядом указов повелела уничтожить все портреты и грамоты экс-императора, изъять из обращения монеты с его изображением, книги с упоминанием о нем и т. д.

В 1756 году ему велено было собираться. Глухой ночью сержант лейб-кампании Савин увез Иоанна в Шлиссельбург. Неизвестны конкретные причины, побудившие Елизавету Петровну усилить режим заключения, поместив подростка в мрачную тюрьму. Возможно, это было связано с попытками прусского короля Фридриха II любыми путями дестабилизировать обстановку России, активно действовавшей в ущерб германским интересам. Содержание узника в Светличной башне Шлиссельбургской крепости было строго регламентировано инструкциями графа А.И. Шувалова. Первая инструкция, относящаяся непосредственно к Ивану Антоновичу, датирована 5 октября 1756 года: в камере арестанта постоянно должен был находиться дежурный офицер или сержант. Никто, кроме этих людей, не мог видеть узника; при входе в камеру служителя для уборки арестанту следовало скрываться за ширмой. Он не должен был знать, в каком месте находится тюрьма, далеко ли от нее до Петербурга. Ему запрещалось давать чернила, бумагу «и все то, чем можно писать»; о его состоянии, а также о том, «что он о себе говорить будет», раз в месяц надлежало докладывать в столицу. Охранники тоже лишались личной свободы: они не могли покидать крепость, к ним никто не допускался, в письмах они не смели сообщать, где находятся. В случае болезни как самого заключенного, так и охранников вызвать в крепость лекаря можно было лишь с разрешения П.И. Шувалова (РГАДА. Ф. 6, оп. 1, д. 350, ч. 1, л. 34–37). С начала 1758 года в рапортах старшего офицера команды охранников капитана Преображенского полка Овцына появились сообщения о болезненном состоянии арестанта. У него развился кашель, в плевательнице и на подушках капитан постоянно замечал кровь; по его наблюдениям, «оный арестант перед прежним в лице стал хуже». Сведений о врачебном осмотре больного в рапортах не встречается; А.И. Шувалов иногда присылал для него лекарства: шалфей и «сахар-леденец» (Там же, л. 1–33).

Иван Антонович не мог выйти даже на галерею, тянувшуюся вдоль всей казармы, чтобы глотнуть свежего воздуха. Наглухо закрытые и замазанные краской окна почти не пропускали свет. Для дезинфекции было приказано жечь в камере можжевеловые ветки. Тем не менее, несмотря на такие губительные для любого человека условия, Иван Антонович все же выздоровел, по крайней мере – физически. С середины 1759 года Овцын перестал докладывать о слабости, кровохаркании арестанта, но стал часто писать о своем страхе перед арестантом, якобы грозившим его убить и строившим страшные рожи. Шувалов послал в Шлиссельбург медика для освидетельствования Ивана Антоновича. Однако при медицинском осмотре он был очень тих и смирен, с лекарем говорил спокойно, а когда тот уехал, сразу же, по словам тюремщика, начал буянить и пугать капитана. Когда Овцын попытался его урезонить, тот закричал: «Я здешней империи принц и государь ваш!» (там же, л. 44–45).

Из