Выступление Кеннеди по ТВ прозвучало угрозой. Для предотвращения ракетно-ядерного удара с Кубы по США устанавливалась блокада острова, американская армия готовилась к быстрому вторжению.

Феклисов взял инициативу на себя. Утром 26 октября он пригласил Джона Скали в тот же «Оксидентал». Скали сообщил, что их военные настаивают на немедленном вторжении на Кубу, и если Хрущев считает Кеннеди неопытным, нерешительным политиком, то скоро у него будет шанс убедиться в обратном. Пентагон дает гарантии, что в случае согласия президента Кеннеди на вторжение с советскими ракетами и с режимом Кастро будет покончено за 48 часов.

И тогда Феклисов стал уверять Скали в том, что советское руководство считает Джона Кеннеди дальновидным государственным деятелем. Он — не чета генералам и адмиралам, втягивающим США в величайшую авантюру, чреватую катастрофой. А кубинцы готовы защищать свою родину до последней капли крови.

— В моей душе что-то произошло, какой-то порыв, озарение, — рассказывал мне Феклисов. — Никто не уполномочивал меня говорить Скали об этом, абсолютно никто, но я решился: «Вторжение на Кубу развяжет Хрущеву руки. Вряд ли нашим дивизиям потребуется больше двадцати четырех часов, чтобы с помощью войск ГДР сломить сопротивление американского, английского и французского гарнизона». Скали не предвидел такой моей отповеди. Он долго смотрел мне в глаза и потом спросил: «Ты думаешь, Александр, это будет Западный Берлин?» И я сказал: «Вполне возможно, как ответная мера. Представь, Джон, лавину из тысячи советских танков и самолеты-штурмовики, атакующие на бреющем полете».

Скали явно такого не ожидал. Феклисов действовал на свой страх и риск. Он был уверен, что сойдись две державы лоб в лоб на Кубе, то обязательно громыхнет и в Европе.

Как выяснилось позднее, чутье разведчика не обмануло. Феклисов через несколько лет, уже вернувшись в Москву, узнал о существовании некой секретной разработки: в случае необходимости войска СССР и ГДР должны захватить Западный Берлин не за 24 часа, а за 6–8!

Скали сидел, уставившись в чашку остывшего кофе. Спросил Феклисова: неужели война действительно так близка? И Феклисов подтвердил, что взаимный страх может стать ее причиной.

Чего он не ожидал, так это того, что его слова будут донесены до хозяина Белого дома и что часа через два-три Скали передаст ему в том же ресторане компромиссные условия по урегулированию Карибского кризиса. Феклисов рассказывал о своем разговоре только-только возвратившемуся из города послу Добрынину, как вдруг его срочно позвали к телефону: звонил Скали, попросил немедленно приехать в кафе «Стат-лер». И Феклисов понял, что времени в обрез — кафе располагалось как раз на полпути между посольством СССР и Белым домом. Добрынин кивнул, предложив продолжить разговор после новой встречи.

Через десять минут Скали с Феклисовым уже заказали по новой чашечке кофе. Джон сразу же заявил, что по поручению «высочайшей власти» передает следующие условия урегулирования Карибского кризиса:

— Под контролем ООН СССР демонтирует и вывозит с Кубы ракетные установки. США снимают блокаду и публично берут на себя обязательства не вторгаться на Кубу.

Феклисов все записал дословно, повторил, чтобы затем не ошибиться при переводе, и Скали подтвердил: да, всё правильно. Для Феклисова слова «высочайшая власть» звучали не совсем привычно, и полковник переспросил, что это обозначает. Скали отчеканил каждое слово: «Джон Фицджералд Кеннеди — президент Соединенных Штатов Америки».

И Феклисов помчался в посольство, заверив Скали: переданное ему предложение будет немедленно телеграфировано в Москву. Быстро составив телеграмму за подписью Добрынина о двух встречах со Скали — утренней и послеобеденной, полковник отдал депешу послу.

Но Добрынин, потратив минимум часа три на изучение проекта телеграммы, не захотел ее подписывать: МИД не давал дипломатам полномочий на ведение таких переговоров. В кабинете посла произошла обидная для Феклисова сцена. Добрынин в присутствии еще трех видных дипломатов поставил чересчур инициативного резидента легальной разведки на место. Об этом писать Александр Семенович мне запрещал. Неоднократно пересказывая мне в деталях этот эпизод, Александр Семенович возмущался: «Ну, сделали тогда из меня мальчика. Ну, сделали».

Феклисов не растерялся и рванул к себе, в резидентуру. Здесь, наплевав на все дипломатические тонкости, он от собственного имени отправил шифротелеграмму на имя начальника разведки. И вскоре члены политбюро во главе с Хрущевым, уже жившие в преддверии войны на казарменном положении в Кремле, изучали эту записку.

Двадцать седьмого октября Скали вновь встретился с Фек-лисовым, а Роберт Кеннеди дважды — с послом Добрыниным. На одной из таких встреч присутствовал и советник Фомин. Александру Семеновичу показалось, что Кеннеди-младший смотрел на него изучающе.

Начался обмен официальными посланиями. Удовлетворивший обе стороны ответ Хрущева пришел утром 28 октября.

Мир был спасен. Не буду утверждать, что только усилиями журналиста Скали и резидента советской разведки Феклисова. Но их роль в решении Карибского кризиса огромна.

В Штатах часто пишут, что это Феклисов вместе со Скали сумели во многом предотвратить казавшуюся неизбежной войну. У нас подвиги Феклисова оцениваются скромнее. Неординарность его поступков находит понимание не у всех. О некоторых операциях, задуманных Александром Семеновичем, еще только предстоит рассказать.

Ни одного бранного слова за годы знакомства я от него не слышал. Даже говоря о том самом случае, который мог бы завершиться и новой мировой войной, Феклисов обходился некими тщательно подобранными оборотами речи. «Фомин» был обижен. И эта обида постоянно прорывалась и десятилетия спустя.

Феклисов вскоре вернулся домой. Еще потрудился на оперативной работе в Первом главном управлении, а затем как-то незаметно был переведен на должность преподавателя. Руководил теми, кто передавал свой богатый опыт будущим разведчикам.

Однажды Александр Семенович приехал ко мне на работу в расстроенных чувствах. В европейской стране издали его книгу и ничего не заплатили. Я спросил, через кого издавали, и, услышав ответ, посоветовал больше не беспокоиться. Никаких надежд.

Первый раз я видел Александра Семеновича таким удрученным.

— Но это же непорядочно, нечестно, — возмущался он. — Но я буду бороться. Всегда боролся. И теперь буду.

Мы написали и отправили письмо в иностранное издательство. Феклисов при встречах кивал седой головой:

— Странно, еще не ответили.

Ответа он так и не получил.

Зато в России вышли две его хорошие книги. Одну он сам подарил мне с добрым пожеланием, вторую с автографом отца подарила его дочь Наталия Александровна. Однако не всё и не до конца в этих изданиях совпадает с тем, что Феклисов рассказывал мне. Может, и об этом тоже доведется мне написать, если позволят здоровье и обстоятельства.

О нем трогательно заботились. Довольно долгое время уже на закате щедро отпущенных лет Александр Семенович жил среди своих, в тихом, неприметном загородном местечке, где разведка окружает теплом таких, как он.