— Я был уверен, что вы не решитесь на это.

Она храбро подошла к нему — вот опять ее захлестнуло что-то и понесло — и, смеясь, остановилась. Порывисто и в то же время нерешительно он притянул ее к себе на кровать и, окинув восхищенным взглядом, робко поцеловал; снова посмотрел, помедлил, пробормотал какое-то извинение и отошел к туалетному столику; вынув из ящика пакетик, он вернулся к Марте, держа его в одной руке, а другой — развязывая галстук; сел на край постели, снял ботинки, аккуратно поставил их рядком и начал раздеваться. Марта лежала совсем неподвижно, точно парализованная, борясь с желанием отвести глаза, что могло быть истолковано ею самой, если не им, как излишняя стыдливость. Но до чего же противны эти его методические приготовления! «Точно перед операцией», — невольно подумала она.

Удостоверившись, что все аккуратно разложено по местам, Адольф закинул ноги на кровать, лег рядом с Мартой и стал ласкать ее — его опытность в таких делах несколько успокоила Марту, но и сковала; мысленно она сопоставляла то, что происходило, с тем, как ей хотелось, чтобы все произошло. И не была разочарована. Если то, что произошло, и не удовлетворило ее, оно, по крайней мере, не разрушило того видения, того идеала, который она создала себе. Марта, наследница большой и романтической традиции любви, хотела, чтобы любовь подарила ей весь накопленный веками опыт, все обожание, всю красоту, раскрывающиеся человеку в те минуты, когда она затопляет его своим потоком и он, утомленный, познает ее великий смысл. И поскольку именно этого она ждала от любви, личность партнера не имела для нее значения — таков был ее взгляд на любовь, хоть она и не отдавала себе в этом отчета. Вот почему она могла сказать себе, что не разочарована, что у нее еще все впереди, и потом улечься, свернувшись клубочком, подле Адольфа как истинно влюбленная женщина; забыв обо всем, она словно прорицательница смотрела в будущее, надеясь, что придет минута, когда живой мужчина сольется с ее идеалом.

Адольф почти сразу завел разговор о том, что ее друзья из Спортивного клуба пришли бы в ярость, если бы узнали о происшедшем.

— Полагаю, что да, — безразличным тоном заметила Марта.

Ей сейчас казалось, что вся эта компания из Спортивного клуба — Стелла, Донаван, Эндрю — находится где-то неизмеримо далеко. То, что произошло, встало стеной между ними, теперь она принадлежит этому человеку. Она молча смотрела на его гладкое, смуглое тело: он не был толстым и даже полным, но благодаря узкой кости тело его казалось гладким, точно оно было вылеплено из теплого темного воска; на груди блестели черные волосы, и Марта, поборов первоначальную неприязнь, стала их гладить, а в мозгу ее мелькнула мысль, что не с этим мужчиной следовало ей лежать рядом, что она впервые отдалась человеку, в которого ничуть не была влюблена. Но она тотчас отогнала от себя эту мысль, и, когда они поднялись и стали одеваться, она держалась просто и скромно, всем своим видом показывая, что находится в его полном распоряжении, и стараясь не замечать той медленно, но неуклонно нараставшей неприязни, которая постепенно заглушала все остальные чувства.

Они отправились в «Король клубов». Марта недоумевала: почему раньше Адольф спешил уйти, как только начинала собираться публика, а сейчас остался и танцевал танец за танцем, улыбаясь своей неуверенной улыбкой, в которой был явный намек на одержанную победу. Это раздражало Марту. Стоило ей поднять голову и увидеть эту сияющую улыбку, как в ней вспыхивала злость. Танцевала она плохо: она просто не могла с ним танцевать, хотя, казалось, и покоилась непринужденно в его объятиях, изящно положив руку ему на плечо, — словом, так, как изображают в кино или в журналах. А ему, казалось, было все равно, хорошо или плохо она танцует; когда она споткнулась, выполняя какую-то сложную фигуру, он быстро подхватил ее, сам же, поверх ее головы, не переставал наблюдать за лицами окружающих. После пятого или шестого танца, хотя было еще рано — около полуночи, она вдруг отстранилась от него и раздраженно сказала, что ей хочется домой. Не возразив ни слова, он поспешно увел ее.

Марта легла спать, убеждая себя, что любит Адольфа, что он умный (второе, по ее мнению, должно непременно сопутствовать первому), что он во всех отношениях лучше молодых людей из Спортивного клуба. А все-таки ей почему-то хотелось плакать, и, возмутившись, она подавила слезы.

Каждый вечер они ездили в «Король клубов»: в этом убогом месте, оглушенный бренди и завываниями радиолы, Адольф, по-видимому, чувствовал себя лучше, чем где бы то ни было. Миссис Спор относилась к нему с ласковой снисходительностью; официанты, привыкшие получать от него чаевые, спешили к его столу и приносили все, что он хотел. Адольф был очень щедр. Марте, привыкшей к неприкрытой скаредности Донавана, их ужины казались поистине королевскими. Тем не менее вскоре она стала упрашивать его не тратить на нее столько денег. Ведь он был всего лишь старшим клерком в суде и едва ли получал большое жалованье, однако он задаривал ее коробками шоколада и шелковыми чулками и сердился, когда она стеснялась их брать.

Новый год они встречали у него: лежали в постели и ели шоколад. Оба молчали, так как накануне вечером поссорились. Он раскритиковал ее цветастое вечернее платье, и притом так, что это не могло не разозлить ее, хотя она отлично знала, что платье действительно крикливое. Если бы он просто посмеялся над тем, что она сделала неудачный выбор, она бы еще стерпела. Но когда он, доставив ее домой, сказал, что платье надо сузить, и, для наглядности, обтянул ей бедра — это было уж слишком.

— Ты хочешь, чтоб я была похожа на уличную девку, — возмущенно сказала она, а он в ответ назвал ее ханжой. Тогда она спросила, как, по его мнению, она должна выглядеть. И он привел в качестве примера Стеллу Метьюз. — Ах вот оно что, — понимающе кивнула Марта. До сих пор она не считала, что у Стеллы дурной вкус, но сейчас она вдруг пришла к этому выводу, и он показался ей настолько бесспорным, что она даже поссорилась с Адольфом. И они расстались как чужие.

Правда, утром они наверстали упущенное: он держался как завоеватель, не терпящий возражений, а она чувствовала себя виноватой, хотя и не могла бы сказать почему.

Потом она снова попыталась вызвать его на разговор о его детстве в большом южном городе, но он отвечал односложно. Наступило долгое молчание. Внезапно он спросил, была ли она близка с Донаваном. Марта рассмеялась: он же отлично знает, что нет.

Но когда они сошлись, она уже не была девушкой, язвительно продолжал Адольф. Она с укоризной возразила, что он должен помнить, как ей было больно в тот первый раз. А откуда это должно быть ему известно? — грубо спросил он. Марта была так возмущена, что слова не могла вымолвить; она лежала отвернувшись, и он принялся поддразнивать ее — грубовато и в то же время заискивающе, надеясь вернуть ей хорошее расположение духа.

— А все-таки скажи, ты была близка с Донаваном? — внезапно спросил он, точно его кто-то тянул за язык. — Я не буду сердиться.

Несмотря на всю свою злость и ощущение несправедливой обиды, Марта от души расхохоталась — до того нелепой показалась ей мысль о близости с Донаваном; Адольф же возмущенно стал доказывать, что Донаван в ее вкусе, а он, Адольф, нет.